— …Хорошо, тут ты меня уделала, — согласился Гумберг. Почему–то ему стало даже весело. — Но внешность? Серьёзно?
— А ты как думал? — искренне удивилась его непониманию Ромари. — Если серость кожи и цвет волос ещё можно списать на родителей, то такие глаза. Такими глазами обладали только злобные чародеи в сказках, да демоны.
— Д-демоны, говоришь? — Чуть смутился наёмник. — А я‑то думал, я душка.
— Ты надо мной смеёшься? — Беззлобно спросила она.
— Возможно, — легкомысленно ответил он.
Почему–то, от разговора с этой девушкой Гумбергу было хорошо на душе. Возможно, такие посиделки напоминали ему о Миране. Все эти вопросы о нём, все эти колкости. Да и внешне, пускай не сильно, ромари была схожа с волшебницей.
— Так и всё же, зачем ты всё это пишешь? — задал вопрос Гумберг.
Девушка помолчала. Потом, подняла глаза и отвела их чуть в сторону, кивком указав на стопку бумаг.
— Я хочу стать писательницей. А потому изучаю всё, до чего только могут достать руки.
— Понятно.
— А Ландер, мне кстати, в этом довольно сильно помогает. Хоть и частенько ноет, — ухмыльнулась она. — А про гостиницу эту вообще не замолкает, хотя, думаю, пока здесь есть вино, она сможет терпеть сколько угодно.
— Значит, вы приехали сюда вдвоём? Умеешь водить карету?
— С чего ты взял, что я вела? — Надулась девушка. — А вообще, да. Она, хоть и старше, моя близкая подруга. Наверное, поэтому я и она терпим замашки друг друга.
Гумберг промолчал. На секунду образ Тордрака всплыл в его голове. Он отогнал его.
— А почему ты решила стать писательницей?
— Мои бабушка с дедушкой, — как–то неуклюже почесав затылок, начала рассказ Ромари, — в прошлом были известными писателями. Авторы «Скрытое мира» и «Вокруг мира за тринадцать лет». Также, возможно, ты слышал и о «Летописи Эльфов» или «Грань человеческая». Но вряд ли ты прочёл хоть одну из последних двух, они не настолько популярны. Люди сейчас совсем не интересуются историей лесных эльфов.
— Первая хорошо раскрывает культуру и традиции эльфов до четвёртого века, в момент великой депрессии, а вторая отличительная от всех остальных книга о психологии людей во времена этой же самой депрессии. — Помолчав с полминуты, отчеканил Гумберг. — Я читал их все.
— Правда? — Удивлённо спросила Ромари, с неверием посмотрев на него.
— Да, все четыре экземпляра находятся у моей давней знакомой волшебницы. Только, например, «Грань человеческая» называется просто «Psychologies», а «Вокруг мира за тринадцать лет» сократили просто — «Вокруг Мира».
— Да, это действительно так. Судя по всему, у твоей знакомой новые экземпляры, — как–то грустно отреагировала девушка.
— А чем они отличаются?
— Содержанием, конечно. Например, в «Грани человеческой» так же упоминаться дварфы и халфлинги, как единокровные существа с людьми, но в новом издание всё это вырезали. Пеклов расизм.
Ромари вздохнула. Потом, откинув волосы, заговорила:
— «И вид людской пусть обликами отличается, нельзя ни в коем разу отрицать единокровие дварфов, людей и полуросликов. И пусть оболочка разная, наполнение сосуда, их помыслы, кровь наша — всё едино и братственно…» — Ромари вдохнула, набирая воздух, оборвав цитату.
— «И пусть человек есть человеком и им же остаётся, людская кровь течёт в каждом и во всех, и дух идёт от каждого, как бы жит и быт не отличался, и как бы брат не отрекался от брата кровного.» — Закончил Гумберг, как ни в чём не бывало, рассматривая бледные пальцы.
Глаза девушки округлились. Нависло молчание.
— О-откуда ты это знаешь? — прервала тишину Ромари, не отводя взгляда от наёмника. Теперь её глаза напоминали два больших, сверкающих блюдца.
— Я же сказал, что читал эти книги, — повторил Гумберг, не понимая причину удивления.
— Этого фрагмента нету в новых изданиях. Его там просто быть не может.
— Но я точно помню, что читал только эту версию книги, — уверенно заявил наёмник.
Зерно сомнения уже поселилось в его голове.»
Ростафу не сиделось на месте. Он не был особо стар, и далёкие мечты о путешествиях по неизвестным землям этого огромного мира, приключениях, о которых он будет рассказывать своим детям и внукам, о богатстве и славе за несчётное количество легендарных битв. Всё это, ещё с раннего детства, бурлило в нём, а истории о бравых пилигримах разжигали в нём бесконечное желание и восторг.
К сожалению, Ростаф был неказист, слаб и труслив. Не отличался же он и крепким здоровьем, часто болея в детстве. И даже так, при всём этом, он не отрекался от своей мечты. Понимая свою слабость, он тренировался, выматываясь до предела. Его отец, будучи зажиточным дворянином, хоть и был строгим реалистом, помогал своему единственному сыну во всём. По–своему.