В коридоре раздался скрип и тихий топот, остановившийся прямо напротив их комнаты. В щель, между полом и дверью в коридор, проник тёплый свет свечи. Раздался голос:
— Мистер Гумберг, вы там?
Наёмник тут же узнал голос Вероники.
— Да, Вероника, — подтвердил он. — Я, и, гм, мисс Ландер.
— Хорошо. Спокойной ночи.
После её слов раздался щелчок — дверь закрыли на ключ.
Ещё одна идея, предложенная Роберсоном. Ведь теперь никто не мог выйти из своих комнат до самого утра, а значит, и проникнуть и в чужие комнаты не получится. План, надёжный как часы.
Тик–так, тик–так. Минута бесконечного стука идущих стрелок. Тик–так, тик–так. Раздался голос:
— Прости меня, Гумберг. — На этот раз, говорила Ландер, всхлипывая.
— За что?
— За то, что я такая жалкая, — ещё один всхлип. Потом, несколько секунд молчания. — Я предала свою подругу.
— Тебе не за что передо мной извиняться. Гм, ты всего лишь хотела быть в безопасности.
— И всё равно прости меня.
— Хорошо, прощаю.
Ландер придвинулась ближе. Гумбергу уже не было места, куда он мог бы деть руки, а потому ему пришлось обнять девушку. Та не сопротивлялась, наоборот, казалось, расслабилась.
— Мне было страшно.
— Гм, я понимаю. Лучше поспи.
— Нет, ты не понимаешь, — шептала девушка. — Ромари действительно очень, очень не нравилась Люси.
— В какой–то степени я её понимаю.
— Нет. Ты не видел… Не видел её взглядов. Она действительно иногда бывает очень страшной. И, мне кажется, — девушка на секунду стихла, — она могла это сделать.
— Не преувеличивай.
— Нет, я могу в это поверить, — девушка всхлипнула. — Однажды, она отправила свою двоюродную сестру в лазарет. В очень тяжёлом состоянии.
— …Продолжай, — протянул Гумберг.
— Она загнала её в вольер с Куролисками. Множественные переломы и шрам, изуродовавший её лицо — вот что вышло из этого.
— Из–за чего?
— Она нравилась одному юноше. Сыну рыцаря Бальхштайна, Тигру их Вирсирска. А ему нравится хотела она.
— И ты думаешь, она убила Люси из–за… Ростафа? — С большим сомнением предположил Гумберг.
— Нет. Ведь всего через три дня, она сказала, что любовь — это дурость и пообещала себе больше никогда не влюбляться.
— Это всё?
— Нет… Но есть ли смысл продолжать?
— Гм, наверное, нет.
Опустилась тишина, и только мерный стук часов напоминал о себе. Гумберг задумался. Всякие мысли роились в голове. Несколько раз он приходил к самым разным мыслям, и каждый раз считал их ложными.
— Гм, Ландер, прекрати.
— О чём ты?
— Я чувствую твою руку. Убери её.
— …Спокойной ночи, Гумберг.
День четвёртый
Громкий, глухой стук с первого этажа разбудил наёмника. Мечник открыл глаза. Погода вновь улучшилась, но всё также не обнадёживала. Гумберг всё также опустил ноги на холодный пол, всё также прошёлся по комнате, разминаясь, всё также поправил пепельные волосы. Потом обомлел, удивившись самому себе:
«Неужели я заснул под утро? — наёмник взглянул в окно, пощурившись от блестевшего при лунном свете, снега. — Нет, ещё ночь.»
Это было действительно странно для него. Для того, кто до этого засыпал только по своей воле, (не считая заклинаний Мираны).
«А я ведь даже не заметил этого…»
— Скверно. — прошептал Гумберг, чувствуя как проходит оттёк шеи. И снова выругался: — Пекло, да что за…
Обернулся, поняв, что не видит Ландер. Забыв о неприятном ощущении, вскинул одеяло с кровати. Никого. Развернулся, провернул ручку двери — открыто. Открыл дверь, высунулся на половину, огляделся. И обомлел.
Ландер лежала у самого начала лестницы, раскинув руки и не двигаясь. Её шея была странным образом вывернута, а глаза смотрели в одну точку — на небольшую картину с корабликом.
Сзади кто–то охнул. Гумберг обернулся. Ромари, прикрыв побледневшее лицо рукой, стояла, не двигаясь и не сводя глаз с тела подруги.
«Пожалуйста, только не это!» — взмолился наёмник.
Отчаяние. Отчаяние, отчаяние и отчаяние. Ромари, всё ещё бледная, сидела на кресле, медленно покачиваясь взад–вперёд, сдерживая всхлипы. Её раскрасневшиеся глаза были похожи на две стекляшки, не выражающие никаких эмоций, кроме застывшего шока. В комнату вошёл мистер Роберсон, окинув каждого тяжёлым взглядом. Следом вошёл Джефри, чуть шатаясь.