в бинокль на копошащегося вдали “противника”.
После учений начались полигонные будни: уборка территории, строевая
подготовка, стрельбы из автоматов, пушек, минометов, танков и прочего
железа и так до конца лета. Двадцать пятого августа меня и Димхона перед
обедом неожиданно вызвал Басов и приказал нам ехать в Небит-Даг.
- Всё - отслужили, двухгодичники, - сказал он противным голосом. – приказ
должен придти со дня на день.
Потом он подумал немного и добавил неожиданно:
- Благодарю за службу.
- Спасибо, - сказали мы одновременно.
- Не “спасибо”, а “служим Советскому Союзу”.
- Да ладно вам, - сказал я, улыбаясь.
- Чего “ладно”? Ты пока в армии. Хочешь приказа дожидаться на губе?
- Служим Советскому Союзу! – выпалили мы в два голоса.
- То-то же... Передашь командование Куинову, - обратился он ко мне, - а ты
– тут он обратился к Димычу - старшему сержанту.
- Полупердун – понятие вечное и общечеловеческое, - сказал я, когда мы
уже приближались к нашей казарме для того, чтобы уложить вещи. – Оно не
трансформируется с получением более высоких званий. Даже если Басов
станет генералом, а он им не станет никогда, перейти в категорию
“пердуна” ему не удастся по причине дерьмового характера.
Заходя в офицерскую казарму, мы лоб в лоб встретились с Левой.
- Принимай командование батареей, товарищ лейтенант, - сказал я ему.
- Это почему еще?
- Что, почему? А где "служу Советскому Союзу"?
- Приказ пришел?
- Ну, ты даешь – вопросом на вопрос! Приказ пока не пришел, но со дня
на день – едем служить в режиме ожидания.
- Счастливо вам. А мне еще год тарабанить.
- Счастливо оставаться.
270
В казарме я подошел к Володе, который отдыхал лежа на кровати и
подложив ладони под голову.
- Ну что, товарищ лейтенант, пришел попрощаться...
- Катись, катись, двухгодичник, счастливо, - сказал Володя и протянул руку
- Вот так? – спросил я, пожимая ее.
- Так, так, а что сопли распускать? Будешь в Москве, найдешь меня в
справочном бюро, но это года через два, я думаю. Может, и раньше – не
знаю. Потом и поговорим, а сейчас я спать хочу. До встречи.
Он закрыл глаза, а я отправился собирать вещи. Мы собрали их в
спортивные сумки и пошли попрощаться со своими солдатами. Мои как раз
готовились к обеду. Я дал команду Павлову построить людей. Перед
строем сказал, что на днях должен придти приказ, я благодарю их за
службу и желаю им счастливо дошагать до дембеля, а потом устроиться в
гражданской жизни. Потом последовала команда "Вольно, разойтись!" и
солдаты окружили меня, протягивая руки и желая счастливой дороги. Я
подумал, что у меня неплохо получалось с ними – практически за два года
не было ни одного конфликта. Они хорошо ко мне относились все это
время. Может быть, потому, что я по-доброму относился к ним, хоть и не
показывал этого – не знаю. К горлу подступил ком, но я сдержался.
Попросили у Басова машину, чтобы подъехать к станции, но он не дал.
Пришлось идти примерно три километра пешком, но мы даже не заметили
этого расстояния. Пару часов подождали поезда и ночью уже были в Небит-
Даге.
В квартире нас ожидал сюрприз: ежик оказался внутри. Он проделал лаз в
душе, использовав прогнивший край одной из досок пола. Стояла жуткая
вонь, превращающая помещение в свинарник. Мы открыли двери и окно, но
это не помогало.
- Я буду спать снаружи, - сказал Димыч и схватился за край кровати.
Я помог ему вытащить ее на улицу.
Утром сходили в штаб и спросили, пришел ли приказ. Замначштаба сказал,
что не пришел.
271
И вот начались дни ожидания. Договорились, что пить вообще не будем.
Первые два дня мы пили зеленый чай, шутили, вспоминали смешные
случаи, произошедшие за эти два года. Сходили в универмаг и купили себе
два дополнительных чемодана для военной формы. Зачем мы это сделали,
было непонятно – ведь уволили нас без права ношения ее. На третий день
мы лежали на койках, отвернувшись друг от друга, и смотрели в одну точку.
На четвертый день стали нервными и раздражительными. На одну из моих
не очень удачных реплик Димыч запустил в меня кружку с чаем, правда
холодным. Я послал его на три буквы и намекнул, что он "чурка". Тут же я
почувствовал его руки на своем горле.
- Если еще раз такое скажешь – убью!
- Ты что, гордый горец, совсем оборзел. Убери сейчас же руки!