Еще для меня, как все-таки городского жителя, было внове, что по улицам спокойно, как у себя дома, разгуливали курицы-пеструшки. Но ни они мне да, наверное, и я им, не очень-то и мешали, а посему через весьма непродолжительное время мой глаз на них не слишком-то и задерживался.
Проживали в п. г. т. на тот момент, со слов моих сослуживцев, тысяч пять душ. Где же они работали? Ну, помню, был кирпичный заводик, прямо рядом с нашей частью, на выселках. Кажется, еще какая-то текстильная фабричка имела место быть. Хотя, впрочем, какая разница. Ежели кому шибко интересно, что там в Ярмолинцах имеет или имело место быть, – хай в Интернете ищут. А ежели этого мало, то и съездить можно – не далек свет. В п. г. т. теперича, согласно тому же Интернету, и краеведческий музей имеется. В опусе же своем я пытаюсь свести воедино разбегающиеся ручейки своих воспоминаний, которые с действительностью имеют весьма опосредованные точки соприкосновения, да все это еще сдобрено изрядной толикой воображения и перемешано с событиями, произошедшими с другими персонажами. Бумага, пусть и электронная, все стерпит.
Местное население Ярмолинец было очень доброжелательное, даже к москалям приезжим типа меня. Чего абсолютно не скажешь про другие области: Тернопольскую, Ровенскую и особливо Львовскую, где отдельные местные жители, не иначе как выкормыши бандеровских недобитков, отправляли меня совсем в противоположные стороны от Стрыйского рынка, видя на мне отличительные знаки офицера Страны Советов. Хорошо тогда прапор какой-то попался, и воинское братство не позволило ему послать меня туда, куда пытались засунуть меня оуновцы хреновы.
Речь в п. г. т. была смесью малоросского с великим и могучим. Я где-то через месяц все стал понимать, но ежели пытался на этой гремучей смеси что-то выдать, то практически всегда вызывал улыбки или ржание окружающих. Особливо местные покатывались, когда я в состоянии, отличном от трезвого, пытался заспивать «Ничь яка мисячна». Посему через какое-то время свои попытки замаскироваться под местного я бросил, и коли надо было раскрывать рот, то изъяснялся на языке матери, Пушкина, Тургенева и Баркова.
Географически Ярмолинцы отстояли от областного центра километров на тридцать, и имели сношение с Хмельницким посредством автобусного сообщения. Еще километрах в пяти от п. г. т. была ж/д станция, один конец пути которой смотрел в сторону Киева, а противоположный – в Каменец-Подольский. Рядом со станцией дислоцировалась «ссыльная» дивизия. Сейчас уже не помню, то ли общевойсковая, то ли танковая (но танки там точно водились). Наша рота столовалась (то есть получала провиант) в сей дивизии. Этимология прилагательного «ссыльная» применительно к той дивизии достоверно не выяснена. По одной из версий, выдаваемой нашими прапорщиками, так ее прозвали местные же офицеры этого доблестного соединения. Заканчивает какой-нибудь офицер положенный срок тянуть где-нибудь на Новой Земле или ЗабКВО, и ему предлагают следующие места службы, про которые он, естественно, предполагает, что они будут однозначно лучше. Бо хуже уже быть ну просто не может. И вот предлагают ему Украину, житницу, так сказать, и цивилизацию, имея в виду окрестности ж/д станции нашего п. г. т. Офицер этот рад радешенек, а когда добирается, то оказывается, что вся цивилизация – это пивной ларек на станции, а до ближайшего города тридцать верст киселя хлебать. Да еще во всей округе местному населению тридцать рублей гробовых платят в качестве компенсации за осадки из чернобыльского облачка. Военным, правда, этот тридцатник не перепадал, им же по штату облучаться положено. Ладно, хватит про ссыльную дивизию, будут еще про нее картинки.
Советское государство любило свою Рабоче-крестьянскую (простите, совейскую) армию. Я, как лейтенант, получал денежного довольствия целых двести пятьдесят рублей, а выпускник института мог рассчитывать максимум на сто двадцать – сто шестьдесят деревянных на первом своем месте работы. Питание и шмотки тоже входили в список забот нашего несуществующего теперь государства о своих защитниках: офицерах и прапорщиках. Точной периодичности посещения нашей роты автолавкой я не помню, но, кажется, раз в неделю была продуктовая автолавка, привозящая все необходимое от мяса и масла до сыра и колбасы. Конечно, кавьяра и фуагры там не водилось, но когда в нашем магазине на прилавке пылились только пирамиды консервов «Мясо нутрии», автолавка была признаком принадлежности к другому миру. Промтоварная автолавка отмечалась у нас, по-моему, раз в месяц. Помню, в один из таких заездов на втором году моей службы я справил своей жене две пары австрийских сапог по сто двадцать руб. каждая. Значит, денежки у меня тогда водились (где же они теперь?). Ведь ежели сто двадцать помножить на два, то получается двести сорок, а коли их вычесть из двухсот пятидесяти (моей зарплаты), то получится десять рубчиков на весь оставшийся месяц. Единственное, что не удалось решить СССР, даже в отношении любимой своей армии, так это квартирный вопрос.