Толпа взорвалась. Негодование, копившееся на протяжении всей речи, выплеснулось в едином крике, в воздух взлетели кулаки, сжимающие кинжалы, топоры, вилы, всё, что попалось под руку, внутренне немея от ужаса, Рэн и сам не заметил, как тоже закричал, а церковник заговорил снова, мощным голосом перекрывая крики взбешённых людей:
— Десятки ни в чём не повинных людей пали жертвой одного безумца! Это ваши соседи, мужья, братья! Лишь один взалкавший власти богомерзкий еретик виной кровопролитию! И если его не остановить, это будет повторяться снова и снова! Почему простой народ должен платить кровавую дань этому убийце? Вы видите, насколько далеко он зашел в своем обмане? И где он сейчас? Почему не покажется, почему не источает обычную ложь в своё оправдание? Потому что он дрожит пред вашим праведным гневом, спрятавшись за стенами собора, как и всякий подлый лжец! Но еретик должен получить своё! Так как нужно с ним поступить, люди?
— На костёр его!!! — взревела толпа и нестройным порядком хлынула в сторону, на одну из широких центральных улиц.
Сзади стали напирать, и отряду снова пришлось двигаться вместе со всеми, лошади испуганно храпели и вырывались, шарахаясь от рассвирепевших горожан, в беспамятстве бегущих вершить суд над обманувшим их негодяем.
Только сейчас пуэри обратил внимание на тех, кто бежал с ним бок о бок и снова ужаснулся: пекари, сжимающие в руках ухваты, в перепачканной мукой одежде, кожевники с искривлёнными скорняцкими ножами, плотники с молотками и топорами — все смешались в единую кровожадную стаю, жаждущую расплаты, обезумевшую, не способную остановиться. Людские лица мелькали перед глазами охотника, словно образы из кошмара: злобные оскалы сменялись панически раскрытыми глазами, заплаканные детские личики прятались в волосах женщин, особенно горячая молодёжь отталкивала в стороны стариков, неспособных выдержать такой давки, а потому падающих под ноги остальным. Кого-то успевали поднять, кого-то просто растаптывали, даже не заметив — люди в тот момент больше не были разумными существами, они превратились в неудержимое стихийное бедствие, разрушительное и безжалостное.
В горячке Рэн даже не заметил, как они преодолели длинный проспект и оказались на ещё одной площади, над которой острыми фигурными шпилями возвышался белокаменный собор. К всеобщему гвалту здесь добавился ещё один набор звуков — где-то за спинами стоящих впереди северян началась драка. И, судя по звону железа и воплям раненых, непростая.
Чтобы хоть что-то видеть, пуэри решил рискнуть и залез в седло, разом оказавшись выше всех окружающих. Он обнаружил, что вместе с товарищами находится почти в самом центре толчеи. С каждой из сторон виднелось столько светловолосых голов, что стало ясно — просто так отсюда не выбраться.
Стычка разгорелась в воротах железной ограды, коей был окружён собор. Среди обороняющихся было два десятка церковной стражи да полста монахов — лишь капля по сравнению с морем атаковавших собор горожан — но ворота оказались не слишком широкими, а потому защитникам пока удавалось удерживать разъярённую толпу в створках, хотя та постепенно вдавливала их внутрь. Защищать святое место вышли, похоже, все его обитатели, вплоть до самых молодых послушников, и всерьёз намеревались стоять до последнего, но вновь оглядевшись, пуэри решил про себя, что у них нет никаких шансов.
Падали горожане, попавшие под удар длинных алебард, один за другим умирали монахи, не защищенные доспехами, а потому уязвимые для незамысловатого оружия нападающих, да и стражи, стоило им подпустить толпу достаточно близко, исчезали в ней, где их ждала ещё более незавидная участь, чем быстрая смерть от удара в сердце…
«А в чём разница? — ошарашенно думал Рэн, глядя на побоище. — Неужели никому не приходит в голову, что воевать за мир — это бессмыслица?».