— Как вышло, что вы начали обмениваться с разведчиками? Я думал, люди и моготы друг друга ненавидят, — сказал я.
Старый шаман посмотрел на меня странным взглядом, словно оценивающим, и снова улыбнулся:
— Ты говоришь так, будто сам не человек, гладкокожий, — я собирался ответить, но Харех продолжил. — У тебя старые глаза, воин Гролф. Словно ты смотришь, но не видишь, потому что взгляд твой направлен внутрь. Если бы ты присмотрелся, то понял бы, что мы не так уж отличаемся от людей. Да, у нас не гладкая кожа, мы кажемся вам уродливыми, но по большому счёту, мы — это вы.
Я не стал говорить, что как раз это открытие и заставило меня задать свой вопрос.
— У моготов есть очень старая легенда, — старейшина прикрыл глаза и заговорил спокойно, тихо, словно впадая в транс, — настолько старая, что никто не помнит, откуда она взялась. В этой легенде говорится, что десятки десятков зим назад моготы были людьми. Могучими, красивыми и… гордыми. Они жили в огромных каменных домах, чьи крыши задевали не-бо, а их хаул-оахре были величиной с целую долину. Они поклонялись богине Нау-ка и с помощью магии повелевали силами природы. Они жили больше десяти десятков зим, никогда не болели и даже в старости оставались сильными и смелыми.
Шаман вздохнул и закашлялся, совсем как смертельно больной человек, и его мешки-веки дрогнули. Могот сгорбился ещё сильнее, неожиданно я ощутил, насколько ярко он переживал то, о чём рассказывал.
— Но наступили тяжёлые времена. Люди зазнались и решили, что они — самые главные во всём мире. И мир разгневался на них за это. Не-бо засверкало вспышками, убивающими за один миг каждая по десятку. Воды стали ядовитыми и несли заразу. Земля лопалась и расступалась под ногами людей. Многие, многие из них умерли в те времена. Одни стояли за свои дома до самой смерти. Другие струсили и сбежали сюда. Остальные отвергли их, прокляли за слабость и стали называть жалкими червями. Здесь, в жестоких землях, эти люди потеряли свою красоту. Они стали часто болеть. Их дети стали слабыми, и телом, и душой. Эти люди забыли своих Богов и потеряли магию, потому что мир больше не хотел им подчиняться. Их жизнь сократилась до трёх десятков зим, а лица стали такими, — старейшина провел рукой по своему лицу. — Легенда говорит, что так поплатились за свои решения наши предки, породившие нас, моготов. Ты прав, воин, теперь большинство моготов ненавидит людей. Такие считают, что люди — мерзкие существа, раз наделали столько ошибок. Поэтому им нравится быть моготами. Но есть и такие — как и наше племя — которые с ними не согласны. Мы хотим верить, что можем исправить ошибки предков, и когда исправим, снова станем людьми.
Я внимательно выслушал этот неказистый рассказ, про себя отметив, что он звучит даже правдоподобнее своего людского аналога — Священной книги. Человечество за бессчётные века сильно приукрасило факты своего происхождения и превратило их в захватывающий эпос. Наверное, человечеству легче жить, если есть огромный сборник священных текстов, в которых якобы содержатся ответы на все вопросы — и не важно, что далеко не все их находят. Им легче жить, осознавая себя частью великого замысла. Людям необходимо как воздух знать, что их жизнь имеет смысл, что все они кем-то для чего-то созданы, что у каждого из них есть нечто, называемое душой. И самое главное — это кажется единственно правильным вариантом, так что его и оспорить-то, не придумав столь же ёмкой и убедительной истории, не получится.
А моготы… Как оказалось, они знают, что они такое. Плод ошибки, плохая кровь. Скверна. Они живут мало, не питая иллюзий по поводу своего внутреннего мира, а потому не надеются на рай и умирают, как и сказал Харех, легко. Их не смущает факт, что они пришли ниоткуда и уходят в никуда, не оставляя после себя ничего, кроме потомства. Они — выродки, и знают об этом. Однако это не мешает некоторым из них мечтать о светлом будущем для своих детей.
— Скажи мне, Харех, — проговорил я, неумышленно понизив голос, — сколько тебе зим?
— Три десятка и восемь, — ответил старик, чьи руки уже покрылись пятнами, а спина не распрямлялась годами. — Я знаю, ты видишь наше уродство, гладкокожий воин. Но, я прошу тебя, не думай о нас плохо. Мы стараемся стать лучше, чем мы есть, но могот живёт и умирает так быстро, что не успевает понять, удалось ему прожить жизнь хорошо, или нет.
Старому шаману было невдомёк, что этим грешны не только моготы, но даже и те, кто живёт в несколько раз дольше. И уж тем более он не догадывался, что в этот момент я вовсе его не презирал, а как раз наоборот.