Однако стоило где-то в строке мелькнуть имени Эл’Ленор, как всё менялось. Жёсткие и в некоторой степени даже мрачные формулировки сменялись теплотой и образностью. Муалим редко позволял себе ласковое слово — но каждое из них относилось к эльфийке. Он мог отклониться от темы и в отдельном абзаце описать какой-нибудь случай, связанный с Эл’Ленор — какой-нибудь пустяк, ничем не выделяющийся из рутины. Однако смысла в этих пустяках я углядел намного больше, чем в сложных многоуровневых рассуждениях, занимающих десятки страниц.
Меня удивил положительный возврат, потому что я не мог представить ситуации, благодаря которой он может возникнуть. А теперь я совершенно точно знал, почему это явление имело место именно в жилище вредного, озлобленного на весь мир некроманта.
Он просто до безумия любил свою женщину. Какой-то болезненной, без конца терзающей душу любовью. Оставаясь с ней, он словно наносил себе увечья, а после ещё желал новых: больнее, страшнее, уродливей. В этом самоистязании он видел смысл своей жизни — и был счастлив, страдая. А Эл’Ленор… Говоря о ней, некромант сразу становился необъективным, поэтому трудно судить, но она вроде бы отвечала ему взаимностью, хоть и не в такой чрезмерной форме. А положительный возврат — просто следствие того, что происходило между этими двумя.
Последняя запись в дневнике отличалась от остальных.
«Я готов. В нужный день, в нужный час. Нам пора уходить».
И дальше только чистота пустых строк.
Получилось, что даже такой неприятный человек, как Муалим Иль-Фарах смог породить нечто прекрасное.
А я? Я ведь тоже могу?
Глава 12
В ледяных стенах
Бесконечный коридор встретил меня равнодушной пустотой. Каждый шаг по гранитному полу отдавался гулким эхом, которое, много раз отразившись от светящихся белых стен, терялось где-то в высоте, не в силах достичь потолка. Несмотря на яркий свет, коридор казался мрачным. Я чувствовал себя зажатым в исполинских белоснежных тисках.
Через равные промежутки, то на одной стене, то на другой висели картины — большие, в человеческий рост. Я долго шёл к первой, хотя казалось, что она совсем близко. Расстояние здесь словно измерялось временем — скорость шага никак не влияла на приближение картины. Лишь поняв это, я замедлился, хотя нетерпение так и толкало меня сорваться на бег.
Спешка здесь не имела ровным счётом никакого смысла. Галерея словно говорила мне: всему свой черёд.
Внутри резной деревянной рамы вместо полотна обнаружилась гигантская витрина, в которой, точно муха в янтаре, замерло пойманное мгновение. В нём Рэн, щурясь, тащил меня на себе из пещеры на дневной свет, а Кир, прикрывая глаза волосатой ручищей, шёл следом. Я был без чувств, смертельно бледен и похож на большую жутковатую куклу — свободная рука бессильно болталась, ноги волочились по земле. От уголка рта к подбородку тянулась засохшая струйка желтоватой слизи.
— Довольно жалкое зрелище, согласись, — сказало Отражение, становясь рядом со мной.
— Трудно спорить.
Двойник помолчал.
— Очень символичная картина. Не замечаешь?
Я не захотел отвечать.
— Тебя чуть живого выносят из тьмы заблуждений к свету прозрения, — продолжило Отражение. — Заблуждений, которые тебя едва не погубили. Всё ещё не видишь? Посмотри на себя. Ты беспомощен, почти уничтожен. Только чужие доброта и совесть сохранили тебе жизнь. А сам ты с готовностью пустил её ко дну.
— Да, да, — не выдержал я. — Ты был прав. Мне не следовало гнаться за прошлым. Но я всё равно должен был совершить эту ошибку, чтобы понять, что это ошибка. Так что не слишком-то задавайся.
Я, не глядя на собеседника, повернулся и пошёл дальше по коридору. Следующая деревянная рама поплыла мне навстречу. Двойник плёлся следом.
— И теперь ты на пути к следующей, — сказал он после долгого молчания.
— Намекаешь, что я зря хочу выручить Лину? — усмехнулся я. — Что мои доброта и совесть — ошибка? То есть меня пусть спасают, а я так же поступать не должен. Чудесный подход. Очень удобный. Следующий шаг какой? Ударить своего спасителя в спину?
— В конечном счёте твоя совесть ничего не будет значить, а доброта встанет камнем в горле, когда надо будет принять самое важное решение. Ни то, ни другое не ошибка само по себе. Ошибка возводить их в абсолют.
— И что, — вздохнул я, оборачиваясь, — вытащить девчонку из беды — слишком добрый поступок?
— Нет, — ехидно глядя мне в глаза, ответило Отражение. — Но ты ведь не только добротой при этом руководствуешься, не правда ли?