Слева на склонах гор шевелюрой топорщился хвойный лес. Долина тянулась оттуда и мягким изгибом уходила направо, да так далеко, что окончание её терялось за увиденной мной ранее горной грядой. Вдалеке, в самом широком месте, луга превращали ландшафт в подобие застывших зелёных волн. Между холмами текла речушка, на самой грани видимости между ними виднелся краешек крупного водоёма. Прямо передо мной же раскинулись заросли — невысокие лиственные деревья, перемежающиеся буйным кустарником. Дикий, прекрасный уголок — и, наконец-то, нет стен и потолка.
Только теперь, выбравшись наружу, я осознал, как это трагично — смириться с тем, что никогда больше не увидишь небо. Ведь подумать только: я мог умереть там, внизу, в этой хищной вековой темноте, сломленный и потерянный. И кто бы вспомнил обо мне? Я мог умереть на самом пороге спасения, когда вдалеке уже брезжил дневной свет, но так бы больше его и не увидел. Разве с такой участью можно смириться?
А я смирился. Там, внизу. Стоило лишь сказать: «Ты скоро умрёшь», и я с готовностью согласился.
Маленький, жалкий человечек.
Заблудился в самом себе, словно в трёх соснах.
Хорошо, что Кир с Рэном не смирились. Пока я жалел себя, они искали выход. Пока я готовился к смерти, они хотели жить. Поэтому когда я, сложив лапки, расслабленно умирал, они тащили меня, идиота, на своём горбу. Отчаянный копатель-одиночка и пуэри, предположительно последний в своём роде, рисковали своими жизнями ради моей.
Боги, ну и стыдобища. Хоть бы сквозь землю провалиться, что ли…
Я вздохнул грудью и тут же поморщился от ещё не отступившей до конца боли. Именно эта боль прервала мои досадливые размышления и вернула к реальности.
Между каменных глыб Тингар плыли, цепляясь за склоны боками, неторопливые облака. Свет солнца пронзал их, падал на тянущуюся ему навстречу зелень, сверкал на воде. На водопой к берегу ручья вышло стадо диких коз. Неподалёку, за подлеском, слышалось мычание оленя. Словно одуревшие от счастья, пели птицы.
Жизнь в Укромной долине била ключом, а у меня внутри словно выстрелил гейзер. Нужно было лишь разок смириться со смертью, чтобы понять, как я на самом деле хочу жить. Ведь жил же до этого — чужак, бездомный, беспамятный, которого из жалости приютили добрые люди. И когда эти люди погибли — не лёг помирать. Так что случилось-то? Доконало известие о том, что маму с папой мне никогда не найти?
Мои размышления прервал вернувшийся гном. Он бросил на землю охапку дров и, поглядев на меня исподлобья, буркнул:
— Вот и мертвец наш восстал.
Меня от этой фразы аж передёрнуло, но я промолчал. Это была самая хлёсткая шуточка, которая когда-либо удавалась копателю. В основном потому, что я сам только что думал о том же самом.
— Кир?
— Чего?
— Ты узнал у Оракула, что хотел?
Гном на секунду замер.
— Узнал, узнал, — сказал он, вдруг сменив тон с недовольного на равнодушный.
— И куда ты теперь?
— Куда я — что?
— Пойдёшь. Уговор был только дойти до Оракула и вернуться на поверхность.
Повисла пауза. Копатель взял очередную ветку и начал зачищать её от коры, на сей раз используя единственный оставшийся у него топор.
— Разбегаемся? — не отставал я.
Гном рассмеялся — так нехорошо, что у меня мурашки пошли. Это даже и не смех был, а карканье, которое так же резко оборвалось.
— Ну конечно! — проворчал он в бороду. — А вы ломанётесь на запад и там, в горах, без меня дуба врежете? Нафиг мне такой душевный груз! Не. Всем отсюда выбираться надо, вместе и пойдём.
Меня такой ответ устроил вполне. Решив, что гном не в настроении, я уже поковылял к журчащему неподалёку ручью, чтобы ополоснуться, когда услышал сзади:
— Ты сам-то узнал, что хотел?
— Не то, чтобы прям что хотел, — сказал я, помолчав, — но узнал.
— И как, рад?
— Не видишь, что ли? — усмехнулся я через плечо. — Полные штаны радости. Пойду вытряхну, ходить мешает.
Кир тоже усмехнулся, посмотрев мне вслед каким-то до странного пронзительным взглядом, и снял с заготовки первую стружку.
Не мог же я ему сказать, что мне уже наплевать на то, что там случилось. Что после того, как я очнулся в шалаше, желание копаться в собственном прошлом у меня как отрезало. Подумает ещё, что у меня душевная травма. Всё ведь с точностью до наоборот — я излечился от самой большой в своей жизни глупости, и соображаю теперь так ясно, как никогда в жизни.
Просто я уже не тот Энормис, который когда-то постучался к нему в дверь.
Остаток дня прошёл в сборах. Мои товарищи поначалу сомневались в том, что я смогу куда-то идти, но я выдал им такую ругательную смесь Локуэла с орумфаберским, что они предпочли не спорить. Правильно сделали: вита-магия неплохо меня подлатала, так что я готов был даже пустить в качестве аргумента кулаки — только в отношении гнома, разумеется. Дурак я, что ли, снова драться с пуэри врукопашную? Для этого же магия есть.