Где Давид???
Пытаюсь встать и чувствую боль в левом колене. Неприятно, но не смертельно. Тут же обращаю внимание, что на мне надета какая-то хлопчато-бумажная сорочка простого пошива, видимо, выданная в этом же учреждении. Поднимаюсь, в процессе ощущая, что с плечом тоже есть какая-то проблема.
Очевидно, мои непроизвольные стоны привлекли внимание окружающих, и, когда я уже была на ногах и направлялась к выходу из палаты, какая-то женщина в пестром халате, судя по всему, моя соседка, преградила мне путь.
- Дитё, ты куда собралась? Тебя ж недавно совсем привезли после операции!
Я округляю глаза, пытаясь понять, что мне оперировали, и почему я этого не чувствую.
- Та это не её оперировали, Петровна, - лениво встревает в разговор другая постоялица, вольготно расположившаяся на своём спальном месте с кроссвордами в руках. Возле неё не было посетителей, но было понятно, что недостатка в посещениях она не испытывала, так как вся её тумбочка была заставлена самой разнообразной снедью. От вида фруктов и булочек меня сразу начинает подташнивать – сколько я не ела сегодня? А мне ведь нельзя долго быть без еды – сахар тут же реагирует на пропуск приема пищи. – Это хахаля ейного, - от этих слов у меня всё внутри переворачивается. – Ты когда на процедурах была, - обращаясь к Петровне, продолжает женщина, - медсестра её привезла и сказала, чтобы сообщили, когда очнется.
- А, ну раз тебя не оперировали, и ты сама ходишь, - мгновенно теряя ко мне интерес, говорит первая, - то иди тогда сама к старшей медсестре. Предпоследняя дверь справа.
Палата снова возвращается к состоянию улья, а я ковыляю в поисках предпоследней двери.
- О, Васильченко, очнулась, - мазнув по мне равнодушным взглядом, произносит эффектная блондинка, сидящая в заветной комнате во главе стола. Помимо неё здесь еще двое молодых девушек в медицинских костюмах. Видимо, у них сейчас время чая, потому как стол заставлен чашками и блюдцами с вкусняшками. У меня начинает кружиться голова.
- Я Василькова, - почему-то шепотом отвечаю. – Можно мне мою одежду? – хочу добавить: «И вон то печенье», но сдерживаюсь, желая поскорее узнать, что с Давидом.
- Твою одежду забрали родственники, поэтому звони им сама и узнавай, - она собирается продолжить оборванный мной разговор с коллегами, но я не намерена отступать.
- У меня нет телефона, - пищу из последних сил, - наверное бабушка его забрала…
- Не знаю, бабушки точно не было, - вдруг ошарашивает меня медсестра. – Арин, не помнишь, вещи её кто забирал?
- Девушка вроде какая-то, - я в растерянности пытаюсь понять, кто бы это мог быть?
- Наверное, моя одногруппница, Вероника, - произношу вслух, но меня снова вновь разубеждают.
- Не знаю, как её зовут, но на одногруппницу не сильно похожа. Она хоть и симпатичная, но ей точно ближе к тридцати, чем к институту, - усмехается та самая Арина. – И она вроде нерусская. На армянку похожа…
- Васильченко, иди уже в палату. Твоя родственница и так два часа от тебя не отходила, она наверное в туалет вышла, а ты возьми и очнись. Поди ищет уже тебя!
Я возвращаюсь в свои временные больничные апартаменты в надежде, что там встречу ту таинственную армянскую родственницу и узнаю наконец, что с Давидом. А заодно заберу свою одежду. Однако палата встречает меня практически тишиной. Посетители двух моих соседок ушли, и, очевидно, вместе с самими больными. Только самая «знающая» осталась. Неизменный кроссворд всё так же находился при ней.
- Деточка, что-то ты совсем худо выглядишь, - говорит она, переключая внимание на меня. – Ты с медсестрой говорила? Может, тебе укол какой сделать надо?
- У меня сахар, наверное, упал, - отвечаю с одышкой и присаживаюсь на край кровати. – Вы простите мою наглость, но не могли бы вы дать мне что-нибудь поесть? Я вам обязательно отдам, как только мне вернут мою сумку. Там есть деньги…
Договорить я не успеваю, женщина вскакивает со своего места и начинает яростно копошиться в своих припасах.
- Какие деньги! С ума сошла! – между делом кричит она. – У тебя что, диабет? - подходит к моей кровати, где я сижу оперевшись руками, чтобы не упасть. На её вопрос просто киваю, принимая тарелку с булочкой и бутербродом, видимо, совсем недавно приготовленным для себя. - Кушай, детка. Сейчас тебе чаю налью. Или, может, кефир будешь?
- Спасибо вам большое, - проговариваю прежде чем дрожащими руками поднести бутерброд ко рту.
Прожевав первый кусок, видимо, возвращаюсь в сознание, ибо приходит паника от мысли, что бабуля не знает, где я и что со мной.
- Пожалуйста, могу я позвонить с вашего телефона? – прошу сердобольную соседку. – Моя бабушка, наверное, ужасно волнуется…
Дважды просить не приходится, женщина бросается к своей кровати и уже через пару секунд протягивает мне свой телефон. И тут засада. Я не помню наизусть ни одного номера! Собираясь взвыть от отчаяния, я отвлекаюсь на вошедшую в палату… тётю Анаит.
***
- Спасибо вам большое! – искренне благодарю молодую женщину, когда слышу от неё рассказ о том, как мы с Давидом поступили в больницу, и, поняв, что именно о ней говорили медсестры как о моей родственнице. – Но где Давид? – по поведению тети Анаит чувствую, что самого страшного не случилось.
- Он в реанимации, - после небольшой паузы, словно собираясь с духом, произносит она. – Поступил еще в сознании, врачи говорят, что всё время спрашивал о тебе. Видимо, на адреналине держался. Боялся, что ты … умерла… - девушка делает очередной вдох. – А когда ему сказали, что ты просто без сознания, и с тобой всё хорошо, он отключился.
- Анаит, что с ним? – мой голос дрожит, слова проговариваются шепотом, сквозь сжатое спазмом горло.
Тётя отвечает не сразу. Слова ей тоже даются с трудом.
- У него множественные переломы и травмы… - она всё-таки не может сдержать слез. – Подушки безопасности спасли его… Не понимаю, как это могло случиться с Давидом… Он ведь очень аккуратный водитель…
Слёзы застилают и мои глаза. Это я виновата! Я его отвлекала своими претензиями! Своими глупыми упреками и выяснениями!
Когда я переодеваюсь и пишу отказ от госпитализации, мы идём с Анаит на улицу. Здесь небольшой парк со скамейками. Погода, на редкость, теплая для ноября. Под большим раскидистым деревом с почти облетевшей листвой садимся, чтобы еще поговорить.
Я не спешу домой. Оказалось, Анаит сразу же позвонила моей бабушке и успокоила её, что со мной всё в порядке. А я, как только взяла у неё свой телефон, еще раз развеяла все сомнения по поводу своего самочувствия. Теперь для меня самое главное – Давид. Он где-то здесь, в стенах этого большого пятиэтажного здания. Да, он без сознания, но здесь. И я хочу быть рядом…
- Анаит, - обращаюсь к девушке, которая практически сразу попросила меня называть её именно так и на «ты», - может, тебе нужно пойти к семье? Они не будут против того, что ты со мной сейчас?
- Может и будут, а может и нет, - хмыкает она. – Никогда не угадаешь, что понравится кому-то, а что – нет. Я устала постоянно думать и взвешивать свои поступки на весах мнения моих родственников.
- Странно, мне показалось, что в вашей семье очень дорожат традициями и устоями, - это я так тонко намекнула, что у Анаит вообще нет права голоса в её семье.
- Да, тебе не показалось… - с грустью соглашается. – Понимаешь, наша семья переехала в Россию очень давно, еще до моего рождения. Дедушка Самвел сначала учился в Союзе в мединституте, а по окончании приехал сюда с бабушкой и маленьким Ашотом, моим братом и отцом Давида, по распределению. Они жили здесь в армянском районе, - видит моё недоумение. – Да, в Измайловск часто присылали армян, у которых уже были семьи, и давали квартиры в одном строящемся районе. Так и возникло там своеобразное армянское поселение. Мы даже в школу ходили, где процентов восемьдесят учеников были армяне.