Нору втолкнули в лагерь, а следом лязгнули ворота. Туман сгущался на самом деле, и всё это время Аллен Ли, которого в Фар-Харбор считали чокнутым, был прав. Однако поверить в то, что остров живой, оказалось куда сложнее.
— Доброго дня, squaw, — скрипучий голос Говорящего-с-Туманом раздался за спиной, однако Нора сначала глянула в небо, но не поняла, день сейчас, утро или вечер. Остров будто выкинуло за течение времени в свободное плавание.
Трапперы бежали к воротам, лезли на стену и баграми отгоняли подошедших мутантов. Вспомнив о конденсате, Нора машинально почесала щёку, затем перешла к шее, на которой каким-то чудом сохранилось подаренное Дансом ожерелье, однако её руку мягко остановили. Лицо Говорящего-с-Туманом исказилось кривоватой улыбкой — всему виной старый, едва заметный тонкий шрам. Раньше Нора его не примечала, а теперь даже дымка не мешала. Впервые они столкнулись лицом к лицу, и страх мерзкой удавкой сжал горло.
— Тебе не помешает отдых, — сказал шаман после затянувшейся паузы и кивнул подоспевшему Малькольму. — Всё хорошо, дальше я сам, брат, — жестом он пригласил Нору проследовать вперёд, в сторону костра, и продолжил негромко: — Малькольм — хороший парень, преданный. Вся его семья погибла в тумане, а он остался охранять дом, пока не явились дикие гули. Как только его работа кончится, я уверен, он вернётся на родную лесопилку — снова ждать…
…Переселенцев из Фар-Харбор, которым тесно на причале, но не в его желудке. Бедный мальчик Малькольм, совершенно один, горюет по семье и друзьям… куда же подевались их тела, Малькольм? Уж не те ли это дикие гули?
— Не кормите меня сказками, — резко осадила его Нора, которая не собиралась больше клевать на удочку жалости. Потеря — дело ежедневное. Никто даже не вспомнил про двух трапперов, погибших по дороге за микроскопом.
Одинокая гниющая туша рад-оленя, точно жертва на откуп Вельзевулу [1], в штиль висела ровно, поэтому ничто не мешало мухам пировать, прорывать в плоти норы, чтобы оставить внутри потомство, и умирать от обжорства. При тусклом свете казалось, что кожа шевелилась под натиском голодных личинок, готовых вот-вот прорваться наружу. Однако, когда Нора прошла мимо, рой взметнулся и кинулся в её сторону. Она лишь успела прикрыть лицо руками, но мухи метили в уши, лезли за воротник свитера и копошились в сальных волосах, оглушая мерзким жужжанием.
Размахивая руками и прикрывая глаза так, чтобы видеть свои ботинки, Нора устремилась к утёсу, но вовремя остановилась. Сердце громко стучало где-то в горле, и в приступе отвращения хотелось вновь избавиться от желчи в желудке. Она вдохнула свежий морской воздух, открыла глаза и увидела силуэты кораблей внизу. Жужжащая муха тут же была прихлопнута ударом по щеке.
Говорящий-с-Туманом как ни в чём не бывало уселся перед костром, точно не случилось ничего необычного, подкинул сухих веток и приложился к небольшой фляге — Нора могла поклясться, что почувствовала знакомый металлический запах. На приглашение присесть и отогреться она даже не пошевелилась.
— Сказки… Мой народ так их не называл, — акцент на прошедшем времени он сделал, по-видимому, специально, чтобы подчеркнуть единение с трапперами — или же резервации канули в лету, как и всё, что помнила Нора. — У нас больше общего с вашей культурой, чем ты думаешь, squaw. Например, в каждом сообществе была своя Золушка — во время путешествий я бездумно собирал самые разные истории про ставшей королевой замарашку, а теперь, попав на этот остров, думаю, что понял самое важное в ней…
Фляжка отправилась в поясную сумку. Жесты были плавными и даже ленивыми, однако Нора напряглась так, что выступили капли пота. Она поскребла лоб ногтями, чувствуя, как отходит слоем засохшая грязь; вмиг стало легче.
— В тёмные времена, которые сейчас гораздо ближе к нам, неизменно присутствовал дух убитой матери. Где-то она перерождалась в корову, чтобы прокормить сироту, где-то шептала советы, поначалу казавшиеся безумными, а затем — спасительными. В каждой истории мать чувствует приближение смерти и просит дочь не есть её плоть, а кости — похоронить в определённом месте. Когда мачеха забивает странную корову, её едят все, кроме дочери, которая впоследствие вознаграждается за свою преданность. Как видишь, каннибализм через символическое перерождение всегда присутствовал в нашей жизни.
— Значит, девушка всё равно поступила правильно, — заметила Нора, скрестив на груди руки, чтобы не выдать дрожь — экскурс в детские сказки казался куда более жутким, чем прорыв через туман. Где-то вдалеке кричали трапперы, всё ещё сражающиеся с мутантами.
Говорящий-с-Туманом пожал плечами. Почему-то общение с Норой казалось ему важнее смерти своих братьев.
— Это лишь значит, что она не является главным персонажем, ведь история повествует о загубленной чистой душе матери. Дочь — лишь инструмент для её мести, которым удобно управлять из загробного мира через узы крови. Однажды все нечестивые съедают своих матерей, понимаешь, squaw? Мы опустошили свой мир, разорвали саму его плоть и продолжаем обгладывать кости, но, даже будучи мёртвым, он отомстит. Глупо надеяться, что эхо этой боли нас не настигнет.
Шаман неотрывно глядел на Нору и, казалось, даже не моргал, а внутри неё словно забурлила застоявшаяся радиоактивная вода — Шон! Шон! Шон! Испарина страха уже не липла, а прожигала тело насквозь брошенными со злости словами и страшными догадками. Взгляд выхватил сгнившие под дождями и вечной сыростью коробки с полуфабрикатами, истекающие кровью ржавчины алюминиевые банки — зачем они до сих пор лежали на видном месте? Ей было дурно, но по большей части не из-за болезни; скорее всего, и трапперы сходили с ума не без помощи.
Дело ведь не в Шоне — шаман о нём пока не знал, если, конечно, другие трапперы не услышали её бормотания в лесу, — он говорил об острове, о мире в целом, что пытается сбросить человечество как мух со своей гниющей туши. Нора уже слышала подобные байки от стариков в Фар-Харбор.
— Причём здесь тогда та Мать из ваших сказок… историй? Вы кидаете в кучу всё, что помнили до болезни, а теперь оправдываете собственное варварство мудростью тех, кто жил давным-давно. Вы вконец обезумели!
Нора всё ещё боялась его тёмного, острого взгляда выжидающего охотника на людоедок, каким он наверняка мнил себя, однако больше не могла терпеть столь явную грязную манипуляцию.
— Узнаю голос Аркейда, — шаман чуть усмехнулся, насколько позволяла гибкость лицевых мышц. — Иди к нему, ina [2], больше мне нечего сказать.
В растерянности Нора даже не сразу поняла, что Говорящий-с-Туманом назвал её по-другому. Трапперы кучковались в одной части лагеря, и впервые она видела их всех разом — удобную мишень для пуль. Даже если она справится, что было сомнительно, убийство последних вменяемых охотников минимизирует всякую её ценность и не подарит лекарство от пресловутого «проклятия» трапперов. Поэтому Нора оставила карабин на плече и поспешила в палатку к Аркейду, однако тот уже ждал её у входа — как всегда строгий, вытянутый, но привычное нечитаемое выражение на скучающем лице впервые сменилось неподдельной радостью.
— Nihil semper suo statu manet [3] — у меня есть всё, чтобы покончить с этим кошмаром. Ты как? — наконец уточнил он, как следовало лечащему врачу, но будто бы между делом. — Выглядишь… так себе.
— И чувствую себя не лучше, — честно призналась Нора. — Я поняла, о чём ты говорил, и хочу от этого избавиться. Зуд ещё замучил…
Она потянулась к лицу, но Аркейд воскликнул:
— Не чесать! — затем он прокашлялся и продолжил снова ровным тоном: — Разве тебе не говорили, что механическое воздействие только усугубляет ситуацию? Ложись на койку, я посмотрю.
Когда-то Нора думала, что в импровизированном медпункте грязно и бедно, как в «Доме для умирающих» Сестёр Милосердия где-нибудь в сердце африканских джунглей, а теперь сама идеально подходила под антураж. Держась за ремень, как за спасение, она положила карабин на пол, чтобы успеть его выхватить. Одежда оставила тёмные разводы — кровь дяди Митча вперемешку с грязью, — и Нора, взглянув на них, ощутила новый удар. Сердце похолодело и сжалось от осознания содеянного.