Вслед за павшими воинами с берегом простился последний корабль, самый просторный и важный, на нём пылало так много танцующих огней. На самом носу, украшенном образом невиданного доселе зверя, гордо расправив широкие плечи и легко удерживая равновесие на его голове, стоял величественный бог огня. Весь облик его был устремлён вдаль, в небеса, за горизонт, глаза смотрели в глубокие тёмные воды смело, но тускло — не было в них больше того жаркого пламени, что способно и павшего возвратить к жизни. Я кричала и звала, умоляла, но ни единый мускул не дрогнул на его красиво очерченном лице, гордом профиле, и взгляд по-прежнему был обращён в пустоту. Он уходил. Он уходил навсегда, я понимала это с пронзительной ясностью, леденящей душу. И я ничего не могла изменить.
Я хотела броситься в воду, но она обожгла босые ступни ледяным мертвенным холодом, а подол длинного ночного платья заиндевел. Нас разделяла невидимая глазу граница, которую я была бессильна разрушить, пересечь. Локи уплывал вдаль. Его несчастная жена оставалась. Примерзала к земле в порыве немого отчаяния, даже не испуганная, а сломленная, опустошённая. Я сдалась. Смерть победила. И где-то под сердцем не оставалось ничего, кроме растерянности и горечи. Не было сил. Не было надежды. Не было Сигюн. Бог лукавства протянул руку к небесам, будто желал коснуться тонкими пальцами лика луны, как щеки желанной избранницы. В один миг сильное молодое тело рассыпалось мириадами жарких искр, и жестокий северный ветер унёс их прочь, не оставив мне ничего, кроме горя. Его не стало. Локи не стало!..
Судорожно вздохнув, я вздрогнула и открыла глаза. Я лежала в полутени и мелко дрожала, несмотря на то, что отблески далёких солнечных лучей иногда ласково касались лица, проникая из-за узорчатого полотна изумрудной листвы. Свежий утренний ветер овевал тело, приносил аромат душистых цветов и сладкой медовой росы. Жизнь раскрылась передо мной во всём своём сияющем великолепии, и она была пьяняще прекрасна, а мир так любящ и милосерден, что заботливо заключал меня в свои объятия, ограждая от любого ненастья. Увы, всё это было иллюзорно. Счастью и любви всегда, неизменно сопутствовала горечь и боль утраты. И чем больше судьба даровала тебе, тем более жестоко и изощрённо позднее казнила в уплату извечного долга.
Первое время меня не покидало непоколебимое чувство, что я лишилась всего, самого смысла своей жизни. Локи убит, а значит, для меня не осталось решительно ничего значимого. Какая злая насмешка, ведь я осталась жива! Всё отчаяние и скорбь девяти миров обрушились на меня и раздавили, изничтожили. По щекам текли горькие слёзы, но я не обращала на них ни малейшего внимания. Я замерла, потерянно раскрыв губы, едва дыша. Я никогда в полной мере не осознавала, как много значил для меня переменчивый и непредсказуемый бог огня. Я обожала его, я дышала им, но повелитель моей души — а это было не только словами! — вошёл в самую суть моего существа, слился с горячей кровью, бьющейся в жилах, с неровным дыханием, с судорожными мыслями, неподвластными чувствами, пророс через всю меня, не оставив Сигюн прежней. И без него меня быть больше не могло. Могла остаться лишь жалкая тень былой Сигюн. Но она была ложью.
— Госпожа! О, моя госпожа! — столько страстной любви, непередаваемого счастья, необъяснимой преданности прозвучало в тихом робком девичьем голосе, что я удивлённо приподнялась на локтях, чтобы увидеть его обладательницу. На миг я даже позабыла свою безутешную скорбь, и она вдруг ушла вглубь, затаилась. Этот живой и чувственный голос вернул меня в реальность, и я всё вспомнила: и хорошее, и плохое. Значимым было только одно: у меня ещё оставалась надежда. Нет, бог огня не растворился в сиянии крошечных юрких искр, это был сон! Он совершенно точно был тяжело ранен, однако всё же не убит! По крайней мере, я отказывалась верить в это, пока не увижу своими глазами бездыханное тело супруга. Встрепенувшись, я села в постели.
Голова немного кружилась, но в целом я чувствовала себя неплохо. Память и ясное сознание довольно быстро вернулись ко мне, и я узнала в худенькой девочке, сидящей подле меня, верную Иду. Она была бледна и встревожена, но цела, и её глаза излучали такую нежность и заботу, что отгоняли прочь все напасти. Не говоря ни слова, я притянула её к себе и горячо обняла служанку, прижав к груди, будто родное дитя. Ида шумно дышала и плакала, но отстранившись и глядя в её лицо, я понимала, что это от избытка чувств, обуревавших нас обеих. Если Ида не пострадала, то, быть может, всё не так страшно, может, и другим удалось укрыться, спастись… Неизвестность была невыносима, и я поспешила встать с постели, но почти сразу же решительные и бескомпромиссные мужские руки мягко поймали меня за плечи и бережно, но настойчиво вернули обратно.