Голос пропадал, а на губах замирала горькая улыбка. Мне было так страшно и спокойно в одно и то же время. Забывшись, я мягко завалилась на подушки рядом с мужем, осторожно положила щёку на край его сильного плеча, коснулась кончиками пальцев волос. Мне так хотелось обнять его, что было сил, согреть своим теплом, как он всегда согревал меня, но я боялась… Боялась совершить неловкое движение, причинить ему боль. Перевязи покрывали почти всю верхнюю половину его тела, будто не осталось живого места. Множество мелких ран и одна — роковая… В том, что враг сумел нанести её, была только моя вина. Так мне казалось.
Если бы я не повстречалась на его пути, если бы в тот день мы разминулись, возможно, всё сложилось бы совсем иначе. Быть может, Локи стал бы неуязвим для своих врагов. Жил бы своей лёгкой непринуждённой жизнью, сменяя одну красивую молодую любовницу другой, и каждая для него не значила бы ровным счётом ничего, ни одна из них не вызвала бы столь необузданного чувства, чтобы с помощью её жизни и чести можно было манипулировать независимым и гордым богом огня. А я прожила бы свою тихую жизнь, лишь изредка украдкой им любуясь. Но я позволила себе думать, что я особенная, что могу сделать Локи счастливым, подарить ему дом и семью. Да на что я вообще была способна? Госпожа, которая не сумела сохранить ни первенца, ни супруга… Лишь средство злокозненных интриг, приманка в чужих злых руках, роковая слабость…
Закрыв лицо руками, я исступлённо зарыдала. Ас, которого я любила больше жизни, был рядом со мной и в то же время бесконечно от меня далёк. И в этом было так много моей вины. Однако в тот миг я решительно ничего не могла изменить. И никто не мог. Никто, кроме самого бога обмана — сильного, настойчивого и несгибаемого. Когда, спустя много долгих минут, мои силы, а вместе с ними и слёзы, наконец, иссякли, я закрыла глаза и уткнулась носом в шею мужа. Забывая, как дышать, я прислушивалась к приглушённому и слабому ритму его сердца и шептала слова, полные неисчерпаемой нежности. Я умоляла его вернуться, я звала и заклинала всё забыть и всё отринуть, слышать лишь меня, мой голос и идти к нему даже по самому извилистому пути, побеждая тьму. Долго я убаюкивала его и себя жаркими речами, вдыхала запах любимого мужчины, прижималась щекой к едва тёплой коже. Когда я уснула, вконец обессилев, ночь уже слабела, тускнела и сливалась воедино с ранним утром далеко за горизонтом.
А на следующий день… Ничего не изменилось. И тот, кто зажёг мою душу огнём, сам продолжал тихо угасать день ото дня. Новый рассвет принёс уже знакомую горечь разочарования и отчаяние. Свернувшись и обняв руками колени, я лежала рядом с ним, маленькая и сломленная, беспомощная, а глаза снова предательски щипали от слёз. Будь я не Сигюн, а Фрейя, из моих янтарных слёз можно было бы воссоздать ещё один золотой чертог, только ещё величественнее и богаче прежнего. Эта злая насмешка заставила меня слабо улыбнуться, приподнять голову, раскрыть покрасневшие глаза. Рядом я увидела Хельгу. Женщина неодобрительно качала головой, но взгляд её был полон сострадания. Несколько мгновений мы молча смотрели друг на друга, будто в глазах другой можно было бы найти исцеление от этой нескончаемой и мучительной боли. Затем лекарь опустилась рядом. Я села в постели, пододвинулась к ней.
— Сколько будет длиться эта скорбь, Хельга? Что, если Локи не очнётся?.. — и неожиданно для себя самой я снова судорожно зарыдала, уронив голову на колени женщины. Лекарь молчала и только нежно гладила меня по волосам, словно любящая мать своё неразумное дитя. А я так устала. Устала терпеть и сдерживаться, устала быть сильной и понимающей, устала от потерь, переживаний, боли, страха… И каждый раз, когда мне казалось, что я выстрадала своё, что хуже и мучительнее быть не может, что уже ничто не сумеет ранить, задеть меня… Злодейка-судьба наносила новый удар, каждый изощрённее и злее предыдущего. Уж сколько боли, страданий и обид причинил мне каверзный двуликий бог, но самой страшной пыткой и наказанием оказалась жизнь без него, эта страшная горечь потери и крошечный слабый лучик надежды, что не давал лишиться разума окончательно. Но от этого, увы, становилось ничуть не легче.