— Я думал, я могу тебе доверять, — наконец, негромко произнёс мужчина. Голос его был тих, но столь полон горечи, что я, не сдержавшись, судорожно выдохнула — такое напряжение повисло между нами. Я чувствовала себя виноватой, хоть и не сделала ничего предосудительного. — Я следовал за каждым твоим желанием, отпускал тебя, куда бы ты ни попросила, любил тебя слишком слепо, чтобы разглядеть, что ты уже давно не прислушиваешься к моему мнению.
— Ты можешь мне доверять, — дрожащим голосом ответила я, хотя сама себе не верила. Я стояла между двумя мужчинами, словно между прошлым и будущим, как меж двух огней. Как жаль, что во всех девяти мирах не было ничего, что могло бы их примирить. И у меня не было такого пути, который я могла бы пройти под руку с ними обоими от начала и до конца. — Я всегда прислушивалась к твоему мнению, покуда оно было справедливо…
— Что ты можешь знать о справедливости? — вкрадчиво произнёс отец, разочарованно качая головой. Я чувствовала, что в этот миг мы всё сильнее отдаляемся друг от друга, как юг и север. Я села в постели, приподняла лицо и, сложив руки на коленях, взглянула на Бальдра. — Ты дальше своего носа ничего не видишь. Приняла заколдованный перстень от бога обмана! Лучше бы он и впрямь пытался похитить тебя, как казалось сначала… Тогда, хотя бы, ты была невиновна! Но ты — ты сама! — искра, что разжигает огонь! Тебе бы одуматься, дочь моя, ходить, не поднимая глаз в присутствии этого подлеца. А ты сбегаешь в сад, чтобы принять там — в моем чертоге — Локи!
— Я слишком долго не поднимала глаз, — с обидой отвечала я отцу, смелее глядя в его рассерженное лицо. Мне казалось, что я могу иметь собственное мнение и взгляд на мир, и отступать уже было некуда, отчего я становилась отважной и дерзкой, даже безрассудной. — А теперь открыла их и спрашиваю: за что ты так ненавидишь бога огня? Ты — любимый сын Одина, всеми почитаемый бог света, бог добра, почему отвергаешь того, кто ещё даже не успел оступиться, вместо того, чтобы указать ему верный путь? Вы — совершенные верховные боги без сомнения, без упрёка, за что казните его, за что презираете? Ответь! Ответь, как может соответствовать вашим требованиям тот, кому вы даже не оставляете выбора?! — вскричала, наконец, я, распаляясь всё сильнее. Голос мой дрожал от волнения и переживаний, а ещё обиды за Локи и собственной уязвлённой гордости. Мне казалось, что я прозрела, что видела так ясно, как никто другой, загнивающее изнутри общество Асгарда, где не было места тем, кто делал шаг в сторону от общепризнанной благодетели, частью которой я больше не желала являться.
— Это он научил тебя говорить так? Околдовал, надоумил? — почти с надрывом в голосе продолжал мой отец, постепенно поддаваясь влиянию моих и своих собственных эмоций, и во взгляде когда-то самого родного мне аса теперь я читала только холод и презрение. — Ты думаешь, что в силах изменить его, исправить, что ты такая особенная, неповторимая! У него десяток таких, и ты одна из них, забава на пару дней, а для меня ты единственная. Он развлечётся с тобой и бросит, несчастную и обесчещенную, и ты приползёшь к моему порогу! Только тогда будет поздно.
Я помню тот момент, тот страшный разговор, как сейчас. Потому что тогда я всё поняла, узрела другую сторону богов Асгарда. Передо мной сидел лучший из них — самый добрый, самый милосердный, самый понимающий и, конечно, самый справедливый — и казнил меня — свою единственную дочь — жестокостью и безразличием, которым не было равных. И если это было благо, то что тогда зло?.. Разве тот же Локи смог бы когда-нибудь, хоть однажды сравниться с этой бессердечностью, злобой в голосе, ненавистью во взгляде? Локи, который мог бы одним взмахом руки убить стражников и слуг, ничего для него не значивших, но пощадивший их? Теперь я понимала в полной мере, почему он пожелал покинуть Асгард на такой долгий срок: в тот миг я и сама хотела бы бежать из страны богов, не оглядываясь.