У него были глаза ярче насыщенно-голубого неба в полдень и золотые волосы, что могли бы поспорить с солнцем. А мой взгляд скорее походил на переменчивый прозрачный ручей, а волосы словно поцеловали и Соль, и Мани вместе — и теперь они были белокурыми, как лунный свет, но сияли золотом солнца. Я была по-своему прелестна, но тогда ещё не осознавала этого: сетовала на свою ещё не ушедшую до конца юношескую угловатость, на небольшую грудь и узкие бедра, на весь свой светлый облик, не понимая, что иной и не могла бы быть дочь бога света. Тогда я ещё не знала, что именно мой необычный сияющий внешний вид и привлёк впервые пламенного бога обмана и лукавства.
— Сигюн, дочка! — узнав мягкий голос матери, я поспешила подобрать свои длинные одежды и подняться на ноги. Земля, чьей дочерью я была, не пачкала меня и не касалась моих нарядов, ничем не нарушая опрятного облика. Склонив голову, я подошла к Нанне. Мать ласково коснулась ладонью моего лица. — Отец желает представить тебя Тору и его возлюбленной Сив, хотя с последней вы уже знакомы, — несмотря на то, что Тор, по сути, приходился мне дядей, мы виделись с ним так редко, что я успела вырасти, а он, вероятно, — меня позабыть. Бог-громовержец пропадал на войне, а я, между тем, воспитывалась в Асгарде. По той же причине я никогда не звала и не считала Тора своим дядей, а скорее другом и избранником Сив. — Пора бы и тебе поближе познакомиться с верховными богами, ведь со временем ты станешь одной из них, тебя отдадут в жёны, и ты будешь служить своему господину-асу.
— Из них… — вполголоса повторила я. — Почему ты не сказала «из нас»? — Нанна вздрогнула и едва заметно покраснела. Она любила своего мужа и моего отца, я в этом не сомневалась, но богиня всю жизнь оставалась в тени своего лучезарного супруга. Отчасти я понимала её чувства: мать воспринимали, как неотъемлемую часть отца, и так уж сложилось, что в глазах богов она была от него неотделима, а сама будто и не существовала вовсе. Поэтому их общество не было ей родным, мир Нанны ограничивался семьёй, и то постоянно разлучаемой различными обстоятельствами. А теперь та же судьба ожидала и меня. Хотя условно асы и асиньи были свободными и равными, на деле жёны чаще всего оставались за спиной своих венценосных супругов. Кроме разве что Фрейи, которая, однако, единственный раз последовав своему собственному желанию, была незаслуженно жестоко наказана и осталась совсем одна при всей своей чудесной неземной красоте. Не слишком ли высока цена свободы?..
Мать ничего не ответила, и мне оставалось только молча следовать за ней, удивляясь, сколько ещё неожиданностей принесёт этот необычный день. Совсем скоро мне вновь пришлось вернуться в шумную залу, но, по крайней мере, теперь она продувалась всеми ветрами, приносившими лёгкий запах цветения из садов, окружавших чертог Одина. Видимо, дело было в том, что сам Всеотец снова присоединился к пиршеству. Мудрейший из богов на время сменил свою богатую кольчугу на любимый синий плащ с золотой окантовкой, оставил знаменитый крылатый шлем где-то в своих покоях, и только копьё — избранное отцом ратей оружие — неизменно оставалось при своём господине, мирно поднятое острием вверх, словно посох, но всегда готовое покарать любого, кто восстанет против Асгарда и его владыки. Выглядел Один спокойно и великодушно, единственный глаз его, хитро прищуренный, внимательно следил за всем, что происходило вокруг, пока его обладатель посмеивался над буйными обсуждениями и спорами захмелевших асов. Сам Всеотец мало вступал в беседы, всё больше слушая и наблюдая.
У одного из столов громогласно смеялся его старший сын — великий Тор, рядом радостно и кротко улыбалась его жена — златовласая Сив, не сводя глаз со своего возлюбленного героя. По другую его руку стоял мой отец — улыбчивый и светлый, любимец всех богов. И его не обделял вниманием бог-громовержец. Немного в стороне, вальяжно развалившись на своём месте, сидел рыжеволосый Локи. Жадный взгляд его с любопытством прошёлся по моей фигуре, стоило мне приблизиться к отцу и его собеседнику и изящно поклониться, отчего-то я чувствовала это всем телом, самым краем кожи. Щёки вновь против воли залились румянцем, но я строго одёрнула себя: мне не хотелось, чтобы Сив подумала, что я могу питать к её мужу какие-либо чувства, кроме дружеских, и рассердилась на меня.