А в бангкокских клонгах в ту ночь все это было.
Мы неслись вниз по реке, мимо огней отеля «Ориентал», о котором мы с Треем слышали, но и мечтать не смели когда-нибудь в нем остановиться, нырнули под запруженный машинами автомобильный мост. Наше длиннохвостое такси, взревев двигателем от V-6, пронеслось под самым носом огромного парома, свернуло к западному берегу и нырнуло в клонг шириной не больше сои в районе Патпонг. В крохотном канале было темно, как в бочке, не считая слабого света от фонарей, горевших на привязанных сампанах и в висячих лачугах. Наш водитель зажег свой красный фонарь и повесил его на стойку у кормы, но для меня все равно оставалось загадкой, как другие лодки умудрялись не столкнуться с нашей, когда мы с ревом огибали острые углы и проносились под низкими мостами. Иногда был уверен, что парусиновый тент нашего такси сейчас столкнется с изнанкой провисающего моста, но, когда мы с Треем пригибали головы, такси проходило под мостом, на пару дюймов разминувшись с прогнившей древесиной. Еще несколько лодок вроде нашей пронеслись мимо, ревя, точно шумные призраки, и поднятая волна разбивалась о нашу корму и обдавала брызгами колени. Я взглянул на Трея, когда мы проезжали мимо слабо освещенного сампана, и заметил, что у него безумные глаза. Он широко ухмылялся.
Только я собирался проорать вопрос о том, куда мы направляемся, как наш шофер повернул лодку прямо на высокий пирс, стена которого вставала впереди, словно крепость. Я ждал, что он остановится или по крайней мере притормозит, и мы, скользя, подойдем к темневшей впереди преграде, но водитель выжал полный газ, и мы помчались прямо на стену подпорок.
— Господи Исусе! — завопил я, но крик заглушил рев двигателя, усиленный эхом, которое отдавалось от прогнившего деревянного настила над нами.
Затем нас снова швырнуло вправо, и выхлопной дым от мотора саваном окутал кренящиеся сампаны, которые выглядели так, словно в них много лет никто не жил. Клонг в этом месте представлял собой канал, похожий на тупиковый проулок на суше; двум встречным лодкам не разойтись. Но встречных лодок не было.
Полчаса или больше мы петляли по этим узким клонгам с односторонним движением. Вонь от канализации стояла столь сильная, что у меня заслезились глаза. Несколько раз до меня доносились голоса с темных ветхих сампанов, которые вытянулись по обоим берегам каналов, точно обломки многочисленных кораблекрушений.
— Здесь живут люди, — прошептал я Трею, пока мы проплывали мимо темной массы сараев-развалюх, сузивших клонг до такой степени, что даже наш шофер-самоубийца вынужден был сбавить скорость и пробираться почти ползком. Трей не ответил.
Как раз когда я решил, что наш водитель заблудился в лабиринте каналов, мы выскочили на открытый участок, огороженный со всех сторон складами на сваях и стенами выгоревших сараев. Все вместе походило на огромный плавучий двор, спрятанный среди городских улиц и общедоступных каналов. В центре этой водяной площади сгрудились несколько барж и черных сампанов, и я увидел свет фонарей еще нескольких такси, причаленных к ближайшему из них.
Водитель заглушил двигатель, и мы скользнули в импровизированный док, причем тишина наступила столь внезапно, что у меня заболели уши.
Я едва успел понять, что «док» был всего лишь плотом из железных нефтяных бочонков и досок, приколоченных к сампану, как двое мужчин вышли из дыры в парусиновом тенте лодки на доски, где и стояли, балансируя и глядя на нас, пока мы не уткнулись в причал бортом. Даже в темноте я видел, что эти двое сложены как борцы или вышибалы. Ближний из двоих рявкнул нам что-то по-тайски.
Маладунг ответил, и один из них принял наш причальный конец, а другой подвинулся, освобождая место в узком пространстве. Я вылез из такси первым, увидел слабый свет фонаря сквозь прореху в полотне и уже сделал шаг, чтобы войти внутрь, когда один из двоих остановил меня, уткнувшись мне в грудь тремя пальцами, которые показались мне сильнее всей моей руки.
— Сначала платить, — прошипел Маладунг со своего места в такси.
«За что платить?» — хотел спросить я, но Трей наклонился ко мне и прошептал:
— Дай мне твои триста баксов, Джонни.
Мой дядя прислал мне шесть хрустких, новеньких пятидесяток. Я отдал их Трею, который две сунул Маладунгу, а еще четыре — ближайшему из встретивших нас мужчин. Тот шагнул в сторону и жестом показал мне входить. Едва я нагнулся, чтобы протиснуться в невысокую дверь, как вздрогнул от неожиданного рева нашей моторки. Выпрямившись, я увидел, как ее красный фонарь удаляется, исчезая в узком клонге.
— Черт, — сказал я. — Как мы теперь выберемся?
Голос Трея звучал напряженно, но не от испуга.
— Подумаем об этом позже, — сказал он. — Пошли.
Я поглядел на служившую дверью прорезь в полотнище, за которой, похоже, начинался коридор, соединявший несколько сампанов и барж. Оттуда шли сильные запахи и доносился приглушенный звук, похожий на дыхание зверя, притаившегося в конце тоннеля.
— Может, не надо, а? — шепнул я Трею.
Два тайца на пристани были неподвижны, как два льва с собачьими мордами из тех, что сторожат входы во все важные места по всей Азии.
— Трей? — повторил я.
— Надо, — сказал он. — Пошли. — Потом оттолкнул меня и первым пролез в проем.
Привыкнув следовать по пятам во время патрулирования, ночных засад и РПДД, я наклонил голову и пошел вперед.
Господи, помоги мне.
Идет моя вторая ночь в Патпонге, я смотрю живое секс-шоу в «Изобилии пусек», когда ко мне подходят четверо тайцев.
Секс-шоу, типичное для Бангкока; молодая пара кувыркается на сдвоенных «Харлеях», висящих на проволоке над сценой. Половой акт продолжается уже больше десяти минут. Лица участников выражают неподдельную страсть, но тела профессионально занимают позы, при которых все происходящее между ними видно каждому зрителю в баре. Похоже, что аудиторию интересует не столько сам секс, сколько вопрос — свалятся в конце концов эти двое со своих подвесных мотоциклов или нет.
Не обращая внимания на шоу, я расспрашиваю Ла, девушку из бара, когда между нами вклинивается мускулистый таец. Ла исчезает в толпе. В баре темно, но все четверо в солнечных очках. Я молча потягиваю выдохшееся пиво и молчу, пока они окружают меня.
— Тебя зовут Меррик? — спрашивает самый невысокий из них. Лицо у него узкое, как лезвие топора, и все в мелких шрамах от юношеских угрей или ветряной оспы.
Я киваю.
Рябой подходит на шаг ближе:
— Ты расспрашивал о женщине по имени Мара сегодня в этом клубе и вчера в других?
— Да, — говорю я.
— Пошли, — говорит он.
Я не сопротивляюсь, и мы впятером выходим из бара, клином рассекая толпу. Снаружи между двумя крепышами по левую руку открывается небольшой просвет, в который я мог бы проскользнуть и убежать, если бы хотел. Но не хочу. В начале переулка стоит темный лимузин, и человек справа от меня открывает заднюю дверь. Когда он наклоняется, замечаю выложенную жемчугом рукоять револьвера у него за поясом.
Сажусь на заднее сиденье. Двое парней повыше садятся по обе стороны от меня. Я наблюдаю за тем, как рябой устраивается на переднем пассажирском кресле, а человек с револьвером садится за руль. Лимузин отправляется в странствие по переулкам. Я знаю, что сейчас часа три ночи, но сои в такой близости к Патпонгу необычно пусты. Сначала я понимаю, что мы движемся на север, вдоль реки, но потом теряю всякое чувство направления в лабиринте узких улиц. Только по темным знакам на китайском догадываюсь, что мы находимся в районе к северу от Патпонга, известном как Чайнатаун.
— Держись подальше от Санам Луанг и Ратчадамноен Кланг, — командует рябой шоферу по-тайски. — Армия сегодня стреляет по демонстрантам.
Я бросаю взгляд вправо и вижу оранжевое зарево над крышами. Служащие отеля «Ориентал» настойчиво рекомендовали мне не выходить на улицу сегодня ночью. Смягченный расстоянием треск и хлопки легкого огнестрельного оружия прерывают шипение автомобильного кондиционера.