Но из подполья так и не вышел. По крайней мере прилюдно. Еще в медицинской школе научился ходить в самые неприметные бары и незаметно заводить там временные связи. Со временем научился ограничивать похождения редкими вылазками в городах, далеких от моего дома в Лос-Анджелесе. А еще встречался с женщинами. Тем, кто удивлялся, почему я до сих пор не женат, стоило только взглянуть на мое расписание, чтобы понять — на семейную жизнь у меня нет времени.
И я продолжал охотиться за Марой. Дважды в год я летал в Таиланд, изучал города и язык, и дважды в год нанятые мной агенты сообщали, что женщина исчезла. И лишь в 1990-м она и ее дочь появились опять — нужда в деньгах заставила их согласиться на дорогостоящие представления.
Тогда я ничего не мог сделать. Чем больше я узнавал о Маре, Танхе и их привычках, тем сильнее убеждался, что мне никогда не приблизиться к этим двоим с оружием в руках. Мой любовник из Сан-Франциско бросил меня после шестилетней связи, услышав, как во сне я зову его «Трей».
А потом, всего полгода назад, я получил некие результаты и после нескольких часов бессильного гнева понял, что получил желанное оружие.
И начал строить планы.
Рябой кивает остальным, чтобы меня выпустили, и я иду по переулку в отель. Даже в пять утра улыбающиеся швейцары в униформе приветствуют меня приятными голосами у входа и придерживают дверь. Я умудряюсь кивнуть и прохожу через старое Писательское крыло в новое, к лифтам. Еще один служащий появляется, чтобы придержать двери лифта.
— Доброе утро, мистер Меррик, — здоровается совсем молодой таец, почти мальчик.
Я улыбаюсь и жду, когда сомкнутся дверцы лифта, и лишь тогда хватаюсь за перила, чтобы не упасть. Чувствую, как кровь сочится сквозь бинты прямо в брюки. Только длинный фотографический жилет спасает положение, скрывая пятна.
У себя в номере принимаю ванну, обрабатываю ранки специальной мазью, привезенной с собой, делаю укол коагулянта, снова моюсь и лишь потом надеваю свежую пижаму и забираюсь в постель. Через несколько минут станет светло. Через четырнадцать часов снова наступит ночь, и я вернусь к Маре и ее дочери.
В Чианг Мае, где шлюхи дешевы, а молодые люди празднуют наступление мужества, покупая половой акт, 72 процента беднейших проституток имели положительный результат анализа на ВИЧ в 1989 году.
В барах и секс-клубах Патпонга человек в красно-сине-золотом костюме супергероя раздает бесплатные презервативы. Его прозвали Капитан Кондом, а нанимает его АРНО, Ассоциация развития населения и общества. АРНО придумал сенатор Мечаи Виравайдия, экономист и член Комиссии по СПИДу Всемирной организации здравоохранения. Мечаи потратил столько времени, сил и денег, рекламируя презервативы, что эти резиновые изделия уже зовет мечаями весь Бангкок. Почти никто ими не пользуется: мужчины не хотят, а женщины не настаивают.
Каждый пятидесятый таец или тайка зарабатывают на жизнь, продавая свое тело.
По-моему, компьютерные прогнозы на 2000 год неверны. По-моему, инфицированных будет куда больше пяти миллионов, и больше миллиона умрут. Думаю, что трупы заполнят клонги и будут лежать вдоль канав в каждом сои. Думаю, что лишь очень богатые или очень, очень осторожные смогут избежать этой чумы.
Мара и Танха были — еще совсем недавно — очень богаты. И очень осторожны. Только потребность разбогатеть снова заставила их забыть об осторожности.
Разумеется, справки о моем ВИЧ-отрицательном анализе подделаны. Это было легко. Лабораторные заключения подлинные, только даты и имена на них я поставил сам, скопировав на официальные бланки при помощи ксерокса и добавив печати. Я служу во всех трех институтах, чьи печати и бланки позаимствовал.
За полгода, прошедшие с того момента, как я получил положительные результаты анализов на ВИЧ, мой план из схемы превратился в неизбежность. Они монстры, Мара и ее дочь, но даже монстры теряют осторожность. Даже монстров можно убить.
На потолке моего роскошного, снабженного кондиционером номера в отеле «Ориентал» нет вентилятора. Пока первые бледные отблески зари ложатся на гипс и тиковые балки у меня над головой, представляю себе медленно вращающиеся лопасти и засыпаю.
Я улыбаюсь, думая о том, чем буду занят этой ночью и следующей тоже. Представляю женщину постарше, облизывающую губы дочери, вижу, как она широко раскрывает пасть в ожидании каскада крови. Моей крови. Смертельной крови.
Прежде чем уснуть, успокоенный принятыми лекарствами и последними оборотами воображаемого вентилятора, представляю образ, который придавал мне сил все эти годы и особенно последние шесть месяцев.
Я вижу Трея, который снимает очки и щурится, и лицо у него становится беззащитным, как у ребенка, и нежным, как щека возлюбленного. И он говорит мне: «Я вернусь, Джонни. Сегодня вечером».
Беру его за руку и без тени сомнения говорю:
— И я с тобой.
И улыбаюсь — ведь я нашел то место, куда можно вернуться, — и отпускаю себя в прощение и сон.
ЖЕНЩИНЫ С ЗУБАСТЫМИ ЛОНАМИ
Слушай меня. Я расскажу тебе нечто важное.
Еще никому не рассказывал эту историю. Вряд ли у меня останутся силы и время, чтобы рассказать ее еще раз перед смертью. Поэтому слушай, если хочешь узнать.
Сперва должен развернуть вон тот сверток. Ты поглядывал на него, пока я говорил в твой аппарат последние недели. Ты из вежливости ничего не спрашивал, но холщовый сверток наверняка заинтересовал тебя. Все-таки он размером с человека. Поминутно посматривал на него, когда я рассказывал, как вичаза ваканов вроде меня запеленывают наподобие мумии при обряде юви-пи, и ты, должно быть, спрашивал себя, уж не труп ли еще одного из них сидит у этого полоумного старика в углу лачуги.
Нет, там не человек. Гляди, вот я разворачиваю.
Под холстиной ты видишь семь сыромятных кож, перевязанных ремнями. Я сниму сыромятные кожи.
Под сыромятными кожами — бизонья шкура.
А под бизоньей шкурой — оленья. Чувствуешь, какая она мягкая, несмотря на возраст? Она вымочена до такой мягкости во рту моей прабабки. На-ка, подержи ремни, пока я разворачиваю оленью шкуру.
Под ней — красная фланель.
Под красной фланелью — синяя. Это последняя обертка. Теперь сядь, а я потушу весь свет, кроме свечи на столе. Вот я разворачиваю синюю фланель.
Вижу, ты разочарован. Всего лишь две старые курительные трубки, думаешь ты. Ты неправ.
Мои соплеменники лакота сиу порой ждут всю жизнь, чтобы увидеть одну из этих трубок, и даже тогда они не испытывают разочарования. Их можно доставать только в самые важные и священные моменты. Ты спросишь, зачем же я достал трубки сейчас, перед вазикуном вроде тебя — причем вазикуном несведущим.
Отвечаю: пускай ты несведущ, но ты не глуп, как и большинство вазикунов. У тебя есть секретарша, она услышит слова, которые я говорю в твой магнитофон, и напечатает все в совершенной точности. Это важно. Я бы рассказал историю такохе — моему жирному испорченному правнуку, — но у него глаза и уши залеплены испражнениями телевизора вазикунов, который он смотрит по шесть часов в день. Другой мой такоха, мой настоящий внук, сидит в тюрьме в Рапид-Сити. А даже если б не сидел, все равно его ум и его наги — дух — разрушены алкоголем.
И в нашей резервации нет никого, у кого хватило бы терпения, мозгов или мудрости выслушать и понять мою историю, извлечь из нее знание, необходимое для того, чтобы стать вичаза ваканом — шаманом — или ваайатаном — человеком, который видит будущее. Сейчас нет. В нынешнее плохое время, которое вазикуны предложили нам съесть, а мы и проглотили, точно глупая лошадь, глотающая колючки и подыхающая, когда они раздирают ей желудок.
Но возможно, однажды кто-нибудь из лакота прочитает мою историю в твоем невежественном изложении. И возможно, тогда они поймут. Поэтому молчи и слушай.