Роберт толкает ее в забрызганный салон, заставляет лечь в проход между сиденьями. Потом закрывает своим телом ее и того, другого, на заднем сиденье. Беглый взгляд подтверждает то, что он уже понял, когда услышал, как вошла третья пуля.
Теперь машина несется во весь опор, хотя уже поздно. Мотоциклы мчатся впереди, воют их сирены.
«Опоздали».
Роберт всхлипывает. Ветер смахивает его слезы.
Всю дорогу к госпиталю Паркленд он плачет.
В то утро «Хонда» Кэрол оказывается заряжена лишь наполовину — то ли из-за очередного отключения энергии, то ли из-за проблем с батареями самой машины. Кэрол надеялась и молилась, чтобы дело было в отключении. Ей нечем было платить за новый ремонт.
Зарядки должно было хватить ровно на дорогу до работы и обратно.
Направляющее шоссе один-пять забито машинами до полного ступора. Как всегда, Кэрол испытала желание вывести «Хонду» на почти пустую полосу для випов и объехать пробку. По полосе проезжали редкие «Лексусы» и «Аккура Омеги», шоферы со стоическим выражением, на задних сиденьях японские лица, склоненные над бумагами или энергетическими книгами. «Хорошо бы, — думает она, — промчаться с ветерком милю-другую, прежде чем дорожная полиция отключит мне питание и подтянет к обочине».
В общем потоке Кэрол тащилась вперед, наблюдая, как падает уровень зарядки. Она думала, что причина задержки — обычный ремонт моста или дорожные работы, но, подъехав к повороту на Санта-Монику, увидела «Ниссан Вольтер» в окружении машин полиции. Водителя как раз вытаскивали наружу. Его глаза были открыты, он, похоже, дышал, но совершенно безучастно позволил засунуть себя на заднее сиденье патрульного автомобиля.
«Флэш», — решила Кэрол. Люди все чащи и чаще пользовались им, даже когда стояли в пробках. Словно что-то вспомнив, она открыла сумочку и вынула оттуда свой двадцатиминутный флакон. Будь ее «Хонда» полностью заряжена, можно было бы заглянуть к поставщику на бульваре Виттьер, а уж потом ехать на работу. А так остается полагаться только на офисный запас.
Кэрол опаздывала почти на полчаса, когда ставила машину в гараже под зданием Гражданского Центра, и все равно оказалось, что из четырех судебных стенографисток она прибыла на работу первой. Заглушив мотор, Кэрол прикинула, не стоит ли ей подсоединить зарядный кабель, хотя здесь дороже, потом решила добираться домой на том, что у нее осталось, открыла дверь и снова закрыла.
Ее боссы привыкли к тому, что стенографистки всегда опаздывают. Они и сами, наверное, еще не приехали. Вовремя вообще больше никто не приходил. Так что до начала настоящей работы у нее есть еще от тридцати до сорока пяти минут.
Кэрол подняла двадцатиминутный флакон, сосредоточилась, вызывая определенное воспоминание, как ее учил Дэнни, когда они вместе флэшевали в первый раз, и открыла крышку. Ее окутал знакомый сладкий запах, потом резкая вонь, а потом она оказалась в другом месте.
Дэнни входит из патио внутрь, подходит к ней сзади и обнимает, пока она стоит у стола и наливает сок. Его пальцы скользят под ее терракотовым халатом. Роскошный карибский свет льется в бунгало через распахнутые окна и двери.
— Эй, я сейчас пролью, — говорит Кэрол, держа стакан с соком над столом.
— А я и хочу, чтобы ты пролила, — шепчет Дэнни. И утыкается носом в ее шею.
Кэрол выгибается в его объятиях.
— Я где-то читала, что когда мужчина обнимает женщину в кухне, то это еще одна форма мужского доминирования, — шепчет она хрипло. — Вырабатывает у нее рефлекс, как у собаки Павлова, чтобы держать ее на кухне…
— Заткнись, — говорит он. И стягивает с ее плеч халат, продолжая свои мокрые поцелуи.
Кэрол закрывает глаза. Ее тело еще хранит память о том, как они любили друг друга ночью. Руки Дэнни выныривают из-под ткани, развязывают поясок, раздвигают полы халатика.
— Через тридцать минут у тебя встреча с покупателями, — тихо говорит Кэрол, не открывая глаз. И протягивает к его щеке руку.
Дэнни целует ее в шею там, где бьется пульс.
— Значит, у нас есть целых пятнадцать минут, — отвечает он шепотом, щекоча ее своим дыханием.
Подхваченная вихрем ощущений, Кэрол подчиняется желанию.
Под высоким пролетом железнодорожного моста, как раз там, где железобетонные фермы возносятся ввысь, точно контрфорсы готического собора, Койн передал Вэлу полуавтоматический пистолет 32-го калибра. Джин Ди и Салли свистом и другими звуками выразили одобрение.
— Вот инструмент, — говорит Койн. — Ты должен сделать остальное.
— Сделать остальное, — эхом отзывается Джин.
— Это просто инструмент, Мент, — вторит Салли.
— Давай. Проверь его. — Темные глаза Койна сверкали. Все трое мальчишек были белые, в порванных футболках и дырявых джинсах, как носили ребята из среднего класса. Их физиологические кроссовки новизной, крутизной и дороговизной сильно уступали тем, в которых щеголяли члены молодежных банд из гетто.
Руки Вэла почти не дрожали, когда он перевернул пистолет и открыл затвор. Патрон уютно лежал в гнезде. Вэл со щелчком отпустил крышку затвора и пальцем взвел курок.
— Неважно кого, — прошептал Койн.
— Совсем неважно, — хихикнул Салли.
— Лучше не знать, — согласился Джин Ди.
— Но не сделаешь штучку — не получишь «отключку», — сказал Койн. — Долги надо платить, цыпа.
— А заплатишь должок — получишь нервный шок, — захохотал Салли.
Вэл поглядел на друзей, потом сунул пистолет под ремень, прикрыв его футболкой.
Джин Ди сделал открытой ладонью «дай пять» и выбил бунтарский рэп на голове у Вэла.
— Проверь-ка лучше предохранитель, малыш. А то еще отстрелит тебе все, прежде чем возьмешься за дело.
Покраснев, Вэл вынул пистолет из-под ремня, поставил его на предохранитель и снова сунул на место.
— Сегодня тот самый день! — закричал Салли в небо и на спине скользнул вниз по длинному бетонному склону. Эхо его крика заметалось между бетонных балок и стен.
Прежде чем съехать за ним, Джин Ди и Койн по очереди хлопнули Вэла по спине.
— В следующий раз, когда будешь смотреть «отключку», парень, ты уже сам будешь настоящий рубильник.
Вопя так, что эхо их криков сливалось с самими криками, все трое съехали по скользкому склону вниз.
Роберт жил с дочерью, но имел еще секретный адрес. Всего кварталах в шести от их скромного пригородного дома, на старой поверхностной улице, которой после коллапса инфраструктуры почти никто не пользовался, стоял дешевый видеомотельчик, работавший преимущественно для приезжих из провинции и иммигрантов. Роберт держал там комнату. До его поставщика оттуда было рукой подать, и почему-то Роберт не так терзался угрызениями совести, когда флэшевал там.
Кроме того, администрация мотеля включила в свой телем ностальгические опции специально для старых пердунов вроде Роберта, и он, когда пользовался видеоочками — что в последнее время случалось все реже, — обычно настраивался на комнату в стиле начала шестидесятых. Это как-то способствовало переходу.
Роберт выскреб остатки со своего счета на карте социальной безопасности, чтобы купить дюжину пятнадцатиминутных флаконов по обычной цене — минута за доллар. По пути от их дома к видеоночлежке их продавали на каждом шагу. Роберт опустил в карман две упаковки по шесть тюбиков, похожие на блоки жвачки, и старческой шаркающей походкой двинулся в мотель.
Сегодня он настроил очки. Комната воплощала дизайнерское представление об элегантности отеля «Холидей Инн» 1960-х. Кофейный столик в форме фасолины стоял перед низкой скандинавской кушеткой; торшеры на высоких ножках и лампы-звездочки лили свет; бархатно-черные портреты детишек с глазами газелей и фотографии Элвиса украшали стены. На столике веером лежали номера журнала «Лайф» и «Сатердей ивнинг пост». Нарисованное окно выходило в парк, над деревьями которого высились небоскребы из стекла и стали. Огромные машины, сделанные в Детройте, были видны на шоссе, их работающие на углеводородном топливе двигатели создавали ностальгическое фоновое урчание. Все было новое, чистое, пластмассовое. И только мощная вонь гниющих отходов была в этой картинке ни к селу ни к городу.