— Закрой его повязкой, и родная мать тебя не узнает. Слушай, а что, если сыграть маленькую шутку с толстухой Гризельдой? — спросил он сам себя и, заметно оживившись, секунду подождал ответа двойника в зеркале. — Великолепно, приятель. А не слишком ли ты пьян, чтобы шляться туда-сюда и дурить бедную вдовушку?.. Ладно, ладно, посмеемся вместе и вернем ей линзу. По рукам? Ну, то-то.
Он надел кучерявый парик, закрыл правый глаз черной повязкой, в левый вставил линзу и проделал ловкий фокус, который подсмотрел в далеком детстве, в уборной эстрадных актеров, приятелей матери: осторожно засунул в нос и рот ватные тампоны, изменившие черты лица до неузнаваемости. Черным карандашом он нарисовал высокие тонкие брови, и вид у него стал какой-то ироничный и заносчивый. Черная повязка делала лицо более вытянутым и придавала ему очень смышленое выражение. Он достал старый коричневый костюм в полоску с двубортным пиджаком, шелковую розовую рубашку — ту, что была на нем в тот день, когда Норма его бросила, и которую он так никогда больше не надевал, — и яркий гранатовый галстук Гордо выпрямившись, он замер в профиль перед зеркалом в шкафу и, скосив глаза, встретился взглядом с угловатым и довольно внушительным типом, выше его ростом, более худощавым, чем он, и чрезвычайно самоуверенным. Он взял ручку, нашел папку, сунул в нее несколько чистых листов бумаги и брошюру с анкетой, вынутой из почтового ящика, вышел из квартиры и захлопнул за собой дверь.
13
Вдова открыла ему дверь. На ней был облегающий черный с желтыми цветами халат, в руках — баночка йогурта и ложка.
Марес наклонил голову, повернувшись вполоборота, его зеленый пижонский глаз поглядывал на вдову пристально и лукаво. Он заговорил чужим, чуть хрипловатым голосом.
— Вечер добрый, — начал он. — Простите за беспокойство, сеньора. Не будете ли вы столь милы и любезны ответить мне на пару вопросов. Я, видите ли, провожу опрос населения.
— Опрос? А я здесь при чем?
— Вас, сеньора, выбрали из тысячи человек.
— Да что вы говорите!... А для чего это?
— Это специальный опрос, его проводит Женералитат.
Польщенная сеньора Гризельда улыбнулась.
— Женералитат? Но... в такое время...
— Да, я немного припозднился. — Он открыл папку с брошюрами и чистыми листами бумаги. — Это очень быстро.
— Надо же! И о чем вы собираетесь меня спрашивать?
— Сию минуту, сейчас все вам объясню. Только один вопросик, я запишу ответ — и все. По телевизору будут показывать. — Он вертел в руках авторучку, готовясь записывать. — Но сперва скажите, сеньора, как вас зовут, сделайте любезность.
— Гризельда Рамос Жиль, — ответила она, слизывая с ложечки остатки йогурта. — Так вы говорите, по телевизору покажут?
— Возраст?
— Тридцать семь лет.
Записывая ответы, Марес прохаживался по коридору, обращая к ней свой величественный профиль. Он двигался неторопливо и мягко, осторожно наблюдая, какое впечатление производит весь этот спектакль на толстуху-соседку. Прислонясь к дверному косяку, сеньора Гризельда по-прежнему стояла на пороге и кокетливо похлопывала ложечкой по своим полным розовым губкам. Украдкой Марес уловил в глазах вдовы мечтательную теплую искорку, когда та с робким любопытством поглядывала на его черную повязку. Было очевидно, что она совершенно его не узнавала.
— Семейное положение?
— Вдова.
На его губах появилась лукавая улыбка.
— Черт меня подери, неужто у вас никого нет?
Сеньора Гризельда захихикала.
— А какое вам дело, бесстыдник! Продолжайте, продолжайте!
— Такая женщина, как вы, не может быть одинока. Точно вам говорю.
— Никто не должен быть одинок, разве нет?
— Точно.
— Ах, не могу видеть, как вы все это пишете стоя. Может, пройдете? За столом в гостиной вам будет удобнее.
— Нет, спасибо, уже немного осталось. Так, скажите-ка мне...
Он нашарил в папке анкету с вопросами про сардины в масле, пробежал ее глазами, но ничего подходящего не нашел. Тут он вспомнил, что сеньора Гризельда была весьма неравнодушна к каталонскому национальному вопросу.
— Ага, вот отличный вопросик, сеньора. Поддерживаете ли вы инициативу каталонского парламента о немедленном обсуждении вопроса о том, что Жозепа Каррераса[11] следует называть отныне звездой не испанской, а исключительно каталонской оперы?
Остолбеневшая сеньора Гризельда не мигая глядела на самозванца.
— Подумайте как следует, прежде чем ответить, — настаивал он.