— Идите сюда.
— Что, простите?..
— Я хочу вам кое-что показать.
Она взяла его за руку, вывела в коридор и открыла дверь спальни. Это оказалась лучшая комната в доме, светлая и чистенькая. Глядя на ее незамысловатое убранство, трудно было определить, кто в ней спит — сентиментальная толстуха вдова или маленькая девочка. Стены покрывали обои в розовых слониках, жирафах и зебрах. На широкой кровати лежал небесно-голубой матрас, а на нем сидел огромный белый плюшевый медведь. Сладко пахло розовой водой. Все показалось Маресу чрезвычайно милым и уютным.
Он почувствовал, как горячая волна прилила к его паху. Сеньора Гризельда подошла к изголовью кровати и погасила сигарету в пепельнице, стоявшей на ночном столике. Потом стащила с кровати плюшевого медведя и нежно обняла его круглыми розовыми руками. Стоя к Маресу спиной, она спросила:
— Вам нравится мой мишка?
— Очень. Прямо как настоящий.
Она молчала. Ее спина выпрямилась, выпуклые ягодицы напряглись — они снова отчетливо вырисовывались под облегающей тканью халата. Она обернулась к нему через плечо и робко подняла чуть косящие глаза:
— Интересно, что вы думаете обо мне теперь, когда я показала вам мою спальню? — и мягко опустила веки.
В этот момент Марес вдруг отчетливо осознал, какой жалкой и дикой стала его жизнь. Какое отчаяние и одиночество сквозило и в его нелепом наряде, и в этом белом медведе. Не в силах сдержать волнение, охваченный странной смесью сострадания и безысходности, какой-то нелепой сентиментальной чепухой, которая росла и росла у него в груди, он протянул руку к спине сеньоры Гризельды. Ему никогда не нравилась эта женщина, но он почувствовал, как неведомая сила притягивает его к ней. Он с горечью подумал, что его место занято другим, что не он, а тот, другой, подходит сейчас к сеньоре Гризельде. Он приблизился к ней вплотную, крепко обнял ее за бедра, уткнулся пахом в ее упругие выпуклые ягодицы и впился зубами в мягкий, сладко пахнущий, словно ватный, затылок. Сеньора Гризельда слабо застонала и укусила за ухо плюшевого медведя, еще крепче прижимая его к себе. Марес повалил ее на кровать прямо с медведем в руках, и все трое завертелись на небесно-голубом матрасе, на котором Марес мельком заметил винные пятна. И тогда, счастливый и беспечный, он позабыл наконец о чужой личине, о непостижимой для него страстной натуре, которую он изображал, о курчавом парике и черной повязке на лице, об этом дешевом клоуне, набитом ватой, будто плюшевый мишка, хотя сейчас по его венам бежал настоящий огонь...
В миг наивысшего блаженства он внезапно увидел свое отражение в стеклянном глазу медведя. Сквозь аромат йогурта, исходивший от шелковых уст сеньоры Гризельды, пробивался едва ощутимый привкус никотина.
14
Маресу пришлось вызвать лифт и притвориться, что он спускается на улицу, — вдова смотрела ему вслед из-за приоткрытой двери и махала на прощанье полненькой ручкой. Халат на бедрах все еще был приоткрыт. Не выходя из лифта, он снова поднялся на 12-й этаж и неслышно скользнул к двери. Он чувствовал, как неудержимо росло его отчаяние. Дома он неторопливо снимал перед зеркалом наряд, пропитанный чужой страстью и чужим потом. Мгновение спустя на него снова смотрела жалкая и растерянная рожа Мареса.
— Ты скотина. Бедная женщина, — пробормотал он. — А что? Мы никому ничего плохого не делаем. — Он сорвал с глаза повязку. — И не впутывай меня в это дерьмо, проклятый чарнего, ведь это был ты. А у нее нежная кожа и большое сердце...
Все тело ломило, и он сразу лег в постель. Пока он засыпал, его преследовал стеклянный глаз плюшевого медведя. Но вот сон наполнился крепким запахом бриллиантина, и он снова увидел своего ночного гостя, сидящего нога на ногу на краешке кровати со шляпой на коленях. Лежа на спине, Марес приподнялся.
Он не стал зажигать свет на ночном столике, все и так было отчетливо видно. Разодетый как обычно, чарнего ласково потрепал руки Мареса, сложенные поверх одеяла, и спросил:
— Ну что? Готов или нет?
— Опять ты за свое?
— Мы же попробовали с твоей соседкой, по-моему, отлично получилось. Ты и представить себе не мог.
— Моя соседка слепа как крот, и к тому же одинокая, горемыка.
— Все мы здесь одинокие горемыки.
— Говорю тебе, не выйдет. Даже просто как шутка.
— Ну, ну!.. Значит, тебе хватает ее голоса по телефону?
— Ничего мне не хватает. Моя боль неизлечима.
— Веселей, парень, выше голову! Она давным-давно ждет такого как я. — И он улыбнулся, уставившись куда-то в пустоту, быть может, в неведомое будущее, словно позируя фотографу. — Посмотри на меня, сам убедишься.