— Ты права, Гризи. Бедняга катится вниз, увязает на самом дне жизни, а все потому, что его бросила жена.
— Да что ты говоришь? Несчастный! — вздохнула вдова. — И все же знаешь, он какой-то циничный. Посмотри на него, как он одет! Можно подумать, что он спит на улице. А известно тебе, сколько он зарабатывает в день с этим аккордеоном? Очень даже неплохо, я-то знаю. Один приятель покойного мужа тоже вот так зарабатывал, с саксофоном. И на те монетки, которые ему бросали, в один прекрасный день открыл винный магазинчик в районе Сантс...
— Наш-то дуралей, — произнес он задумчиво, — целыми днями вкалывает. Не знает, куда девать свою жизнь.
— Ну, если не знает... Ладно, раз он твой друг, буду теперь смотреть на него другими глазами. — Сеньора Гризельда добродушно улыбнулась, и ее проворная рука, полненькая и розовая, взялась за ручку чайника. — Может, еще чайку, душа моя? Как там твои анкеты?
— Я больше не работаю на Женералитат, — оживившись, ответил он, шепелявя на андалусский манер. — Я теперь продаю венецианские жалюзи. Мне везет, Гризи.
Маска уже начинала тяготить Мареса. Чувствуя, что кто-то словно дергал его за невидимые нити, как марионетку, а он лишь безвольно подчинялся, он в какой-то момент сделал робкую попытку раскрыть свою игру. Но вдова была с ним так заботлива, внимательна и нежна, что ему вдруг стало жалко всех троих: ее, Фанеку и себя самого. Он простился и ушел.
Но вместо того чтобы идти домой, он спустился на лифте вниз, зашел в кафе напротив, сел за стойку и заказал стакан вина, потом еще один и еще два. Он просидел там до закрытия. Оставшись в полном одиночестве, попытал счастья на игровом автомате, из которого доносилась странная музыка, что-то причудливое и космическое. Он почувствовал себя бодрым, отдохнувшим, вполне довольным собой, своей хитростью, и сноровкой, и этой странной железкой, издающей необычную музыку, и чья-то невидимая рука словно похлопывала его по плечу, подбадривая: «Если ты превратишься в другого, оставаясь при этом собой, ты никогда не будешь одинок».
2
Он все больше и больше чувствовал, что кто-то чужой постепенно вытесняет его из него самого и управляет его действиями. Иногда Маресу казалось, что тело больше не принадлежит ему, что оно становится более грузным и крепким, и в то же время в нем появляется удаль и фация, ему приходилось приспосабливаться к чужому течению мыслей и к непривычному подергиванию глаза, чего у него никогда раньше не было. Однажды вечером в конце марта, когда Марес играл на углу улиц Портаферриса и Дель-Пи, он отложил аккордеон, вошел в магазин и попросил бутылку белого вина. Он заплатил и вышел, но, пройдя метров десять, остановился и вернулся в магазин.
— Слушайте, — обратился он чужим, сильным и сочным голосом к продавцу, который продал ему бутылку. — Это не вы случайно отпустили вино нищему с аккордеоном?
Продавец мрачно осмотрел его с головы до ног:
— Черт возьми, так это ж вы и были.
— Вот эту бутылку?
— Что за фокусы, приятель?
— Знаете ли, у парня с аккордеоном сейчас неприятности. Я только что столкнулся с ним на улице и...
— Не желаю слушать этот бред. Вон отсюда!
— Погодите, — продолжал Марес с сильнейшим южным акцентом, — ему нечем открыть бутылку, и мне — тоже. Дайте открывашку, пожалуйста.
— Убирайтесь!
— Не очень-то вы вежливы.
Он отправился искать Кушота, чтобы вместе распить вино, но не нашел его. На улице Ферран он остановился у витрины книжного магазина «Аррельс», читая название на корешке одной из книг на каталонском: «Чувства и денежки». Он зашел в магазин и купил книгу, а в придачу к ней — каталонско-испанский словарь.
— Ну, теперь-то я выучусь читать по-каталонски, — объяснил он продавщице. — А то ведь я ни в зуб ногой, сеньора.
На Рамбле уже чувствовалась весна, и его будоражил запах срезанных цветов и чуть подгнившей воды. Он купил букет алых гвоздик и вечером вдел его в дверную ручку квартиры, где жила сеньора Гризельда, с запиской: «Для Гризи от ее Фанеки с уважением».
Как-то раз в субботу вечером, где-то в середине апреля, он играл на аккордеоне напротив Лицео. Внезапно он бросил играть и вошел в обувной магазин. Там он приобрел франтоватые коричневые с белым туфли, остроносые, с высокими каблуками. Затем отправился на улицу Оспиталь в магазин театральных принадлежностей, где продавали грим и парики на любой вкус и размер, и примерил несколько париков, но тот, что с давних пор валялся у него дома, шел ему больше. Он выбрал черные кучерявые накладные бакенбарды, тоненькие усики и резиновые хрящи, которые вставлялись в ноздри и меняли форму носа. Еще ему нужны были клей, карандаши, щипчики и тональный крем. Все вместе это стоило девять тысяч песет — сумма немалая, — и, отложив покупку, Марес сходил в банк за деньгами.