— Ты готов?
— Да, сеньор.
— Имей в виду, меня не пугает твой андалусский акцент. Наоборот, чем он сильнее, тем лучше.
— Да, сеньор, — отвечаю я, произнося слова как настоящий южанин.
Спрятавшись за занавесом, я глазею на публику. Дети устроились прямо на полу, у ног взрослых, сидящих в первом ряду. Стоит торжественная тишина, багровое вечернее солнце освещает цветные витражи, актеры играют самозабвенно, и каталонские слова пьесы звучат как торжественные гимны, рожденные на иной земле, в иную эпоху, в иных сердцах. Декорация представляет собой суровый зал с простым деревянным столом, за которым пируют двенадцать рыцарей-крестоносцев, на потолке сияет большая медная люстра со множеством лампочек, похожих на огоньки свечей. Действие близится к концу, и над садом, за цветными стеклами витражей, смеркается. Внезапно, в тот момент, когда я уже готов выйти на сцену, электрический свет гаснет, и пьесу приходится прервать. Вносят свечи и, чтобы как-нибудь заполнить неожиданную заминку, начинают читать стихи каталонских авторов. Медленно умирает день, таинственное мерцание свечей придает всему особенную значительность. Стихи кажутся прекрасными и печальными, в глазах взрослых блестят слезы, а дети смущенно притихли и задумались. Потом вносят десерт, сладкое вино и морсы для малышни — мне достается газировка, а когда зажигается свет, все бурно аплодируют, и пьеса идет своим чередом.
Мой выход в качестве зловредного андалусского паука длится совсем недолго, но публика потрясена. Я прибываю по воздуху на огромном серебряном подносе: черное как смоль чудище, зад над головой, конечности шевелятся, словно крабьи клешни. Мой поднос устанавливают посреди стола, и крестоносцы, сиятельные вельможи из самых знатных каталонских семей, среди которых находится и представитель почтенного рода Валенти, предок хозяина дома, поднимаются со своих кресел на сцене и, полные священного ужаса, взирают на дерзкое плененное чудовище, готовое забегать по столу среди блюд и подсвечников. В этот миг, заметив условный знак сеньора Валенти, я распутываю жуткий узел из конечностей, медленно поднимаюсь, скрещиваю руки на груди и звонким и сильным голосом с легким южным акцентом, который у меня отлично получается, читаю потрясенной публике стихотворение Сагарры[17], сохранившееся в моей памяти по сей день:
Перед моим носом падает занавес, лавина аплодисментов завершает пьесу. Сеньор Валенти, автор и постановщик спектакля, выходит со своей труппой навстречу публике. Актеры спускаются к зрителям, все поздравляют друг друга. Я смущен: девочки с любопытством разглядывают меня, умиленные и восторженные дамы осыпают похвалами. Однако очень скоро меня оттесняют в сторону. Я переодеваюсь. В гостиную опять приносят вино и сладости, и мне удается стянуть несколько печений. Сеньор Валенти рассказывает своим приятелям, как он отыскал мальчика, который, летя на роликовой доске, изображал Курящего Паука, словно настоящий циркач.
Чуть позже, когда сеньор Валенти собирается уплатить обещанное, я вдруг начинаю сомневаться: заветный дуро кажется мне ничтожным по сравнению с другой, куда более желанной наградой...
— Чего же ты хочешь?
— Мне очень понравилась та рыбка наверху.
— А ты сможешь ухаживать за ней? Рыбку надо кормить...
— Она мне очень нравится.
Удивленный сеньор Валенти подумал немного, улыбнулся и посмотрел на меня с уважением.
— Ладно, по рукам. Забирай аквариум.
— Спасибо, сеньор.
Я со всех ног бегу за своим подарком. Прежде чем уйти, я сажусь на бортик, окаймляющий пруд напротив фасада, ставлю аквариум на колени и не отрываясь разглядываю блестящую рыбку. По саду бегают малыши, а чуть поодаль чинно прогуливаются юные пары. Над спящей водой пруда мелькают летучие мыши. Я гляжу на свое отраженье и не вижу его.