— Я очень уважаю эту слепую девочку, — сказал он. — Я у нее вместо глаз.
— Ты очень добрый, — произнесла сеньора Гризельда, и ее розовый подбородок дрогнул.
— Никакой я не добрый. Я — сукин сын, меня таким жизнь сделала Просто я хотел бы быть добрым сукиным сыном.
— Хоть бы тебе повезло, — продолжала она, словно не расслышав. — Таким добрым людям, как ты, часто не везет в жизни.
Он не ответил, и некоторое время они задумчиво молчали. Вдова коснулась его щеки сдобной надушенной ручкой и добродушно улыбнулась. Затем, наклонившись, она принялась машинально перебирать соленые орешки на блюде. Внезапно ее полненькая рука превратилась в хищную лапку и жадно схватила орешек.
— Мне надо идти, Гризи, — сказал Фанека. — Я ведь зашел попрощаться. Рад, что ты нашла человека, который любит тебя и будет с тобой, потому что я больше не приду. Я вернулся в квартал, где прошло мое детство. Думаю, мне вообще не нужно было уходить оттуда, и теперь я останусь там.
— Разве мы больше не увидимся? Не говори так... Подойди поцелуй меня.
Разговаривая с Фанекой, она потихоньку клала в рот один орешек за другим и с наслаждением жевала их. Он наклонился к ней, чтобы поцеловать на прощание, и поглядел на нее в последний раз. Действительно, она потеряла несколько килограммов, хотя не столько, сколько выходило по ее словам, — может, четыре или пять. Но при этом оставалась такой же кроткой на вид, нежной, никем не любимой толстухой, с ее уютным довольством собой и своим маленьким кусочком заурядного счастья.
— Прощай, дорогой мой, — сказала сеньора Гризельда, закрывая дверь. — Будь счастлив, и пусть сбудутся все твои мечты.
— Пока, Гризи.
16
От прежнего Мареса в его изменившемся сознании не осталось и следа — одинокий несчастный неврастеник с улицы Вальден отступил в небытие. Однажды поздно вечером, пятнадцатого июня, в четверг, Фанека как обычно уселся рассказывать Кармен какой-то фильм, который в тот вечер шел по телевизору: запутанная история о нацистах-отравителях и неразделенной любви. Часы показывали около часа ночи. Он сидел рядом с Кармен и держал ее руку в своих ладонях. Было жарко. Возле них сеньор Томас в пижамной куртке покуривал свои неизменные самокрутки. Сеньора Лола, закончив убирать кухню, тоже присела перед телевизором, но сон одолевал ее, и она ушла к себе. Едва фильм начался, с улицы прибежал мальчишка, заглянул в гостиную и сказал, что какая-то сеньора в баре «Эль-Фароль» спрашивает сеньора Фанеку.
— Она сидит у стойки, — добавил он, — и ждет вас.
— Одна?
— С каким-то сеньором.
Это немного смутило его. Но, так или иначе, настал долгожданный момент. Он поднялся, выпуская руку Кармен. Вопреки всем ожиданиям, им овладели лень и скука. Ничего похожего на волнение или нетерпение он не испытывал. Извинившись перед Кармен, которая не могла скрыть своей досады, и попросив сеньора Томаса рассказать ей, что происходит на экране, он направился к выходу. Прежде чем выйти на улицу, он внимательно осмотрел себя в зеркале вестибюля: из зеркала, насмешливо улыбаясь и коварно поблескивая изумрудным глазом, на него нагло взглянул молодцеватый чарнего, уверенный в своем обаянии.
Он шел не торопясь, засунув руки в карманы пиджака и горделиво откинув назад голову. Он был неотразим, знал это и всячески подчеркивал — ни дать ни взять тореадор, которого приветствует возбужденная публика. Он уже пересек улицу и остановился у дверей бара, как вдруг услышал за спиной шаги.
На углу пансиона болезненно мигал сломанный фонарь, его тусклый свет отражался в обшивках автомобилей, и в этом бледном мерцании он увидел незнакомца с неопрятной бородой, в серых полосатых фланелевых брюках, с засунутыми глубоко в карман руками и понурой головой. Человек выглядел таким несчастным и одиноким, что казалось, он вот-вот заплачет. Когда бедняга повернул голову и жидкий электрический свет на мгновение осветил его лицо, Фанеке почудилось, что он узнает его, и по его спине пробежал холодок. «Только аккордеона не хватает», — подумал он, мрачнея.
— Что ты здесь делаешь? — сказал он незнакомцу, и голос его дрогнул. — Давай уходи отсюда. Оставь меня в покое.
Кивнув головой замершим вокруг него теням, незнакомец заплетающимся языком пробормотал проклятия, бросил на Фанеку взгляд откуда-то из глубины своего тяжелого похмелья или, быть может, безысходного одиночества, повернулся к нему спиной и, сгорбившись, поплелся восвояси, растворяясь во мраке.