— Трусы...
— Трусы, — ответила она нежно.
— Халаты... Звучит просто неприлично, сеньора...
— Так уж говорится по-каталонски, дорогой мой. — Норма вздохнула. — У вас все?
— Нет, подождите...
В отчаянии прикусив зубами кулак, Марес силился вспомнить название еще какой-нибудь вещи и не мог. В голове было пусто.
— Трусы и лифчики...
— Это мы уже записывали.
— Ну, ладно... Вы даже не знаете, сеньора, как я вам благодарен за внимание, которое вы уделили бедному чарнего и...
— Не за что... Всего доброго.
— Спасибо, сеньора.
— До свидания.
5
«Наконец-то четверг», — сказал себе Марес. По четвергам около половины второго Норма заходила в центральный офис на площади Сан-Жауме и через четверть часа появлялась в сопровождении известного социолингвиста и рьяного общественного деятеля Жорди Валльс-Верду. Этот Валльс-Верду был шефом Нормы и ее любовником. Он занимал какую-то ответственную должность в комиссии, которая продвигала план Женералитата[7] по лингвистической нормализации Каталонии. Марес познакомился с ним лет десять назад, когда таскал книги Берната Меже из богатейшей библиотеки покойного Виктора Валенти, отца Нормы.
В своем живописном тряпье — на нем были лохмотья, очень чистые и тщательно подобранные: серые полосатые фланелевые брюки, потрепанный свитер, заштопанный пиджак, рваный шарф и стоптанные ботинки без шнурков, — настоящий бродячий музыкант, нищий и жалкий, — Марес, скрестив ноги, сидел на газетном листе на углу площади Сан-Жауме и улицы Ферран, возле витрины парфюмерного магазина, где громоздились флаконы с одеколоном, тюбики зубной пасты и куски мыла. Пряча глаза за темными очками, он услаждал слух прохожих причудливыми вариациями на тему «Вздохов Испании», которые он украшал переборами сомнительного вкуса. Шесть монет по пятьдесят песет и еще четыре по сто поблескивали возле его башмаков. Мимо прошли пятеро лохматых молодых людей со скрипками и гитарами в футлярах. По площади сновали служащие, изредка проезжали казенные машины.
Пробило два часа. Из здания Женералитата вышли служащие и отправились обедать. «Сегодня моя публика уже вряд ли появится», — сказал себе Марес. Он увидел, как из здания муниципалитета вышла болтливая дама, похожая на переодетого уборщицей мужчину. Марес начал терять терпение. С минуты на минуту, зайдя за Валльсом-Верду в его кабинет, Норма Валенти должна была появиться перед Маресом, чтобы направиться в ресторан «Л'Агу д'Авиньон», который находился поблизости. Марес спрашивал себя, сколько времени мог продлиться у Нормы этот гнусный моноэтнический романчик, сколько еще четвергов он, Марес, будет являться сюда и торчать на углу только затем, чтобы мельком увидеть предмет своей страсти и изредка получить монетку. Сколько всего песет получил он от Нормы? Смехотворная плата за безнадежную страсть! Все эти монеты он бережно пересчитывал и хранил дома, в стеклянном аквариуме.
Вдруг Марес увидел, что они вышли на улицу и направились в его сторону, к улице Ферран. Марес раскинул умом и, припоминая, что Норме нравились мелодии Казальса, оборвал пасодобль и заиграл «Cant dels ocels». Одновременно он быстро перевернул висящий на груди плакат, возвещавший теперь, что он — родной сын великого музыканта, который ищет себе пропитание. Не замедляя шага, Норма порылась в сумочке. На ней была серая плиссированная юбка и черный джемпер, через руку она перекинула белый плащ. Ее спутник, прочитав плакат, насмешливо улыбнулся, промычал, не разжимая зубов, священный для каждого каталонца мотив и швырнул на газету горсть монет. «Вот тебе, дармоед», — буркнул он по-каталонски, проходя мимо. Норма тоже хотела бросить монетку, Валльс-Верду попытался перехватить ее руку, но опоздал: монетка пролетела по воздуху, аккордеонист разинул рот и ловко поймал ее зубами. Двадцать дуро[8], источающих благодать, благодать ее рук... Как обычно, Норма почти не взглянула на Мареса и не узнала его, она пошла дальше, даже не догадываясь, что этот оборванный уличный артист, увязший на самом дне жизни, отрезанный забвением от всего мира, раздавленный нищетой, — ее бывший муж.
Норма и ее спутник удалялись по улице Ферран. Марес резко поднялся, собрал монеты и поплелся за ними, взвалив аккордеон на плечо. Общественный деятель, остановившись на краю тротуара, обвил рукой талию Нормы и, улыбаясь, прошептал несколько слов ей на ухо. Марес тоже остановился: с болью он вспомнил неторопливый слащавый голос Валльса-Верду, его четкое, подчеркнуто-правильное носовое произношение, весь его высокомерный облик бдительного стража, денно и нощно охраняющего чистоту каталонского языка в прессе, на радио, в кинодубляже, на канале TV3 и на региональном телевидении. «Сволочь, тварь паршивая, — бормотал Марес по-каталонски в его адрес. — Мудак».