Озябшая красная рука потянулась в карман, осторожно выудила оттуда мобильный телефон и затертый листок с цифрами. Негнущиеся пальцы неуверенно набрали номер.
Гудки в трубке еще больше озадачили Петровича. Надо было что-то предпринять. По инструкции Петровичу вменялось в обязанность немедленно сообщить своему нанимателю о появлении объекта, затем проследовать за ним к месту жительства, если тот будет следовать общественным транспортом, а если сядет в машину — записать номер авто и немедленно передать его кому положено.
В случае успеха его ждало немалое вознаграждение. В случае неудачи обещали оторвать яйца и запихнуть в глотку — выражение вполне фигуральное, но тем не менее таящее в себе немалую угрозу. Однако уже первый пункт строгой инструкции невозможно было выполнить — абонент не отвечал.
От бурной мыслительной деятельности Петровичу стало жарко. Он вытер рукавом лоб. Потом шумно выпустил воздух из груди. Потом снова вобрал изрядное количество кубических сантиметров кислорода. И принял решение…
Слава Богу, длиннополый и не подумал садиться в авто или ловить попутку. Он прилежно топтался на автобусной остановке в компании пожилой семейной пары и сгорбленной бабульки с гремящей сумкой, полной пустых бутылок. Петрович с облегчением выдохнул и отвернулся, чтобы не показать, что его кое-кто интересует.
В автобус он погрузился плечом к плечу с длиннополым. Трясся за ним пять остановок до метро, потом спустился в подземку, сел в вагон. По пути еще несколько раз пытался вытащить «мобилу» и связаться с нанимателем. Но напрасно, телефон не отвечал (радиоволны не проникали через толщу земли, но Петрович был не слишком силен в радиотехнике). Пассажиры удивленно косились на потрепанную фигуру, старательно прижимавшую к уху черную трубку.
На «Белорусской» длиннополый вышел из вагона, приблизился к памятнику Ленину в конце платформы и замер возле каменной мрачной физиономии вождя.
«У него здесь встреча!» — догадался Петрович, в восторге от своей сообразительности и проницательности.
Через минуту бурлящий поток из прибывшего поезда затопил зал станции торопливой людской массой. И вот тут-то Петрович удивленно вытаращил глаза и затряс головой. На долю секунды ему показалось, что в глазах у него двоится, — очевидно, сказалось изрядное количество «беленькой», выпитой за весь сегодняшний день. Длиннополых внезапно стало двое, как будто от первого типа отделилось астральное тело и приобрело материальное воплощение. Стало две шляпы, два черных пальто, две пары темных очков и две совершенно омерзительные пары узких альфонсных усиков.
Петрович растерялся. Он уже не знал, где тот тип, которого он подцепил на кладбище, а где его «альтер эго». Он так растерялся, что даже подошел слишком близко, рискуя выдать себя.
Туннель наполнился гулом и грохотом, повалил народ, выливаясь из распахнутых дверей, — на двух платформах одновременно остановились поезда. А длиннополые уже разлетелись в разные стороны, точно два шарика одинаковой массы в задаче про импульс тела.
Правый длиннополый вклинился в середину толстой гусеницы, вползавшей в двери вагона, и мгновенно затерялся в ней. То же самое совершил и левый длиннополый, убегая в противоположном направлении.
Поезда разъехались. Посередине платформы остался стоять потрепанный человечек в телогрейке и с сотовым телефоном в руке. Глаза у него были совершенно безумные — ему казалось, что он чувствует в своей глотке вкус собственных яиц, которые ему обещали затолкнуть туда в случае неудачи. И этот вкус Петровичу очень не нравился.
В обитую старым дерматином дверь детского дома № 50 города Москвы позвонили. Впустив с улицы морозный хрустящий воздух, дверь нехотя приоткрылась, и из нее пахнуло запахом кислых щей и прогорклого масла, запахом ненавистной перловой каши и компота из сухофруктов. На крыльце стояла женщина средних лет в милицейской форме и пацан лет семи в старом драповом пальто с цигейковым воротником и вязаной шапочке петушком. Две мокрые прозрачные полоски пролегали от носа мальчишки к его верхней губе.
Женщина в форме решительно шагнула вперед, цепко держа детскую руку, красную от цыпок, а мальчишка горестно шмыгнул носом и нехотя поплелся за ней. На пороге он остановился и с тоской оглянулся назад, туда, откуда веяло пряным воздухом воли, свободы и безнаказанности. Пацан любил этот вольный дух, а здесь, в прихожей детского дома, так мерзко воняло…
Почувствовав слабое сопротивление, милиционерша остановилась и дернула его руку.
— Ну что еще… — пробурчала она раздраженно. — Опять глупишь, Морозов!
Мальчишка покорно шагнул вперед. Дерматиновая дверь за ним с обреченным стуком захлопнулась, злобно лязгнул засов.
— Новенький! — послышался возбужденный шепот из-за двери, ведущей в холл. В темной щели любопытно блеснули детские глаза.
Мальчишка свободной рукой стянул шапку и заинтересованно огляделся по сторонам.
— Где кабинет директора? — спросила милиционерша. Она все еще сжимала руку своего подопечного, как будто боясь, что тот вырвется и сбежит от нее.
Медленно чеканя шаг, женщина решительно двинулась по коридору. Мальчишка нехотя волочился вслед за ней, бдительно оглядывая детдомовские покои и периодически шмыгая носом.
— Павел Морозов, 1992 года рождения, москвич. Отец умер, мать в бегах. — На стол директора детдома, представительной дамы бальзаковского возраста, с холодным наробразовским взглядом, легла тоненькая папка с надписью «Личное дело». — Задержан на Казанском вокзале во время рейда городского патруля. По решению комиссии направляется к вам из детского приемника-распределителя.
Только после этой тирады железобетонная рука наконец отпустила мальчишку и подтолкнула его к столу директора. Пацан исподлобья уставился на полную даму с властными глазами. Казалось, он ее уже заранее ненавидел.
— Ну-с, Морозов. — Дама окинула его долгим изучающим взглядом. — Проходи, садись… Добро пожаловать!
Мальчик нехотя сделал микроскопический шаг вперед.
— Покажи руки. — Умелым движением она задрала ему рукав пальто. — Колешься?
Павлик отрицательно мотнул головой.
— Тогда, значит, клей нюхаешь? — почти утвердительно произнесла директриса. — Нет? Что же тогда? Таблетки? Ты лучше сразу скажи, — понимающим тоном произнесла она. — И нам время сэкономишь, и вообще…
Неожиданно она запустила свои наманикюренные холеные пальцы в волосы мальчишки.
— Вши есть? Вензаболевания? Сифилис? С дядечками дела имел?
Милиционерша выступила вперед.
— Вензаболеваний не обнаружено, в приемнике прошел санобработку, — с готовностью произнесла она.
— Знаю я вашу обработку… — Директриса нахмурилась, брезгливо отряхивая руки. — На той неделе троих десятилетних девчонок сифилисных к нам доставили, еле удалось в лечебницу пристроить… К побегам склонен?
Мальчик с интересом рассматривал огромную тропическую бабочку, висевшую в рамке под стеклом, а потом перевел взгляд на пухлую сумку директрисы, висевшую на стуле.
— Неизвестно, — произнесла милиционерша. — По нашим данным, в детское учреждение оформляется впервые.
— Ладно. — Директриса подняла трубку телефона. — Тамара? Забери новенького…
Мальчик расстегнул верхнюю пуговицу пальто — в кабинете было очень жарко. Директриса расписалась в бумагах и молча пододвинула их милиционерше.
— Ну, Морозов, — произнесла та, поднимаясь, — будь здоров, не кашляй. И смотри, не попадайся нам больше, не то рано или поздно в колонию загремишь!
— Не бойся, до весны не сбегу, — успокаивающе заявил мальчик, солидно кивнув.
Дверь негромко скрипнула, и в кабинет вплыла обширная женщины с добрым глуповатым лицом.
— Ну, — вздохнула она, берясь за цигейковый воротник пальто Павлика, — пошли!
Мальчик с еле уловимой тоской взглянул на милиционершу — его последняя связь с вольным миром должна была вот-вот оборваться… Дверь за ним захлопнулась.
Директриса в раздражении закурила сигарету, вытягивая для затяжки морковно-красные губы.
— Надолго у нас не задержится, — равнодушно промолвила она. — Этих паршивцев я насквозь вижу, с первого взгляда. Сразу могу определить, кто и сколько у нас пробудет… Нет, этот у нас ненадолго! Спорю об заклад, еще в марте на юг двинет.