Какой-то студент высунулся из форточки с красным платком в руке и, махая, закричал:
– Да здравствует свобода!
– Ура, – загремели полки, быстро под музыку идя по улице.
Дойдя до театра, солдаты повернули и прошли мимо. Большая же часть публики вошла вовнутрь. Вошли и мы.
Толпа идущих на митинг все прибывала и прибывала. Среди этой толпы я увидел массу (человек 300–350) странных людей в арестантских шапках и серых шинелях. Некоторые были в желтых овчинных сюртуках.
Это были арестанты, каким-то образом, сами или с помощью тюремщиков освобожденные из тюрьмы, явившиеся сюда просить помощи и суда.
– Ну, намучились одиннадцать месяцев, – говорил один из них, молодой арестант с симпатичным лицом.
Публика, окружавшая их, относилась к ним тепло и сочувственно. В самом деле, поступок этих арестантов был в высшей степени красивый. Каким-то образом вырвавшись на волю и разгромив тюрьму, большая часть их (всего было 600 человек) не разбежалась по сторонам, что она свободно могла сделать, а явилась на суд народа, может быть, чтобы опять быть заключенными в тюрьму. Каким образом они освободились – темно и неизвестно. По всей вероятности, как потом на митинге говорил полковник, здесь была провокация со стороны полиции, выпустившей на волю народ, среди арестованных солдат была масса грабителей и мошенников…
На углу Московской стоял вместе с вооруженным солдатом Артоболевский с красной повязкой милиционера на рукаве.
Я поговорил с ним и пошел дальше. Там Товбин, тоже милиционер, шел с двумя солдатами. Вообще весь наш кружок, кроме меня и Федора Архангельского, записался в милицию.
У театра стояла толпа солдат и офицеров. Царила полная непринужденность. Солдаты курили… папиросы, между тем как раньше за это их наказывали, и наказывали очень строго.
Здесь состоялся митинг солдат, и офицеров и штатских туда не пускали.
Юрий ходил со мной записываться в милицию. Гимназисты захватили в свои руки бывший второй участок, и теперь темные, гнусного вида комнаты были заполнены галдящей толпой гимназистов-милиционеров с красными и белыми повязками.
Почти все старшие классы гимназий пошли в милицию. Шли не только так или иначе «сочувствующие политике», а даже гимназисты-аристократы, шли, по-моему, только из-за моды, а вовсе не по какому-нибудь убеждению.
Но как бы там ни было, милиция работает превосходно. В помощь ей дано 600 солдат, с 10 офицерами (при каждом участке 120 солдат, два офицера). Почти все бежавшие арестанты теперь пойманы и водворены в тюрьму. Арестовано много притонов с винными суррогатами.
Когда мы возвращались, издалека с площади перед собором донеслось хоровое пение. Пели «Вечную память» павшим борцам за свободу. Затем разнеслось многоголосое «ура». Манифестации все продолжались.
Вечером под окнами нашего дома я услышал знакомый мотив «Марсельезы», впервые услышанный, впрочем, мною здесь. Я выскочил на крыльцо и увидел небольшую толпу, быстро идущую по улице и несшую красный большой плакат.
Раздавалось пение.
12 марта
10 марта справлялся Праздник Свободы, праздник, затмивший все официальные тезоименитства, дни рождения царской семьи и прочие.
Утром были молебны. Затем в 12 часов парад революционных войск и манифестации, а вечером митинги. Я пошел на площадь перед собором, где обыкновенно бывали парады часов в 11 утра. День был серый, пасмурный. Все было заполнено бесчисленными толпами публики. Все мало-мальски возвышенные пункты были заполнены любопытными. Деревья были усеяны гроздьями взобравшихся туда мальчишек. Ограда сквера, соборная колокольня, крыши домов – везде была публика. А посередине колыхались раздуваемые легким весенним ветерком красные знамена и плакаты.
Со всех сторон прибывали новые толпы с новыми флагами, и это еще больше оживляло собравшуюся публику. Пришла толпа с двумя флагами. На одном, черном, была надпись «Вечная память павшим за свободу», на другом, красном знамени – «Да здравствует рабочий союз». Маленький человек пробился сквозь массу публики, неся красное знамя с надписью «Да здравствует социализм». Пришла толпа поляков с национальными флагами и двумя красными плакатами. На одном была надпись «За вашу и нашу свободу». То же самое было написано на другом плакате по-польски.