Зашел в гастрономический магазин. На полках – шары катай. Всех товаров только черный и красный перец. Как живут клинчане? Хлеб есть. Торжественное событие: коллективно помылись в бане. Для этого нужно было встать в пятом часу утра. Баня работает круглые сутки и обслуживает, конечно, армию. Моются в организованном порядке, по заявкам. Раздевшись, полчаса ждали, когда пойдет вода. Наконец полил кипяток – холодной воды так и не дождались. С грехом пополам помылись. Хорошее правило: взамен снятого грязного белья тут же в бане дают чистое.
30 января
Кажется, завтра трогаемся в путь. Едем в эшелоне, по железной дороге. Давненько я не ездил в поезде. Предполагаем, что нашу армию направляют на север выручать ленинградцев. Настроение у нас в редакции приподнятое. Почетная и ответственная задача. 25 января, после доклада нашего Военного совета, Сталин передал привет 1-й Ударной и пожелал дальнейших успехов. В связи с этим редактор поручил мне написать передовицу. Я не писал их с 1918 года.
Участвую в работе над книгой о нашей армии. История 1-й Ударной пишется по заданию Сталина. Срок – к 1 марта. Как сумею, не отрываясь от газетной работы, отнимающей 12 часов в сутки, написать к указанному сроку – не знаю.
В «Известиях» напечатана вторая моя корреспонденция – о пленном немце. Послал еще три очерка – расширенные копии того, что печатаю в газете «На разгром врага».
31 января
В армию приезжал Калинин13 и выступал перед бойцами. Хвалил действия армии. Упрекнул лишь в том, что допустили большие потери. Сказал, что теперь нам предстоит воевать в лесах. Редакция прозевала такое важное событие, как приезд Калинина, поднялся переполох. Нам, армии поручается какое-то большое и важное дело. У нас уже поговаривают о будущих наградах.
1 февраля
Второй день сидим как на вокзале – вещи упакованы, а когда поедем, неизвестно. Газета пока не выходит. Непривычное ощущение праздности. Настроение какое-то кислое. Куда едем, конечно, никто не знает, но предполагают, что под Ленинград.
Насчет лесов, о которых якобы говорил Калинин, неверно. Я читал стенограмму его речи. Как раз он сказал, что нам предстоит война в местности, где нет лесов. Уж не Украина ли, чего доброго?
От Берты14 уже около двух месяцев никаких вестей. Правда, это может быть связано с моими переездами с места на место – письма меня не застают, – но все же беспокоюсь. Получила ли она денежный аттестат – не знаю.
Народ, меня окружающий, серый, примитивный. Неплохие ребята, но серость, серость… Редактор – дубоватый, с невысокой культурой, придирчивый и запуганный человек. Неврастеник. Его не любят и осторожно посмеиваются над ним. Никаких совещаний и летучек здесь не практикуется. Руководство осуществляется лишь методом приказа. Лещинер держался куда демократичнее и, конечно, был умнее.
На днях отправили по инстанции списки сотрудников для представления к награде. Я туда не включен. Конечно, мне рано еще претендовать на такую честь – нет еще трех недель, как я здесь работаю, но и сама-то газета существует не больше трех месяцев.
Я не чужд честолюбия. С этой точки зрения мне импонирует то, что я направлен в особую, созданную самим Сталиным армию, предназначенную для серьезных операций. Здесь можно проявить себя. О второй «шпале», которую посулили мне в ПУРе, пока что-то ничего не слышно.
Наше питание: утром чай с сахаром, черный хлеб, масло, в обед гороховый суп (из концентратов), часто без мяса, и гречневая или ячменная каша. Ужин такой же, как и завтрак.
Стол далеко не изысканный, но сытный.
Вчера редакция раздобыла вина, и по сему случаю было скромное пьянство. На наш армейский отдел – на семь человек – досталось шесть с половиной литров. Вино красное, сухое, сильно разбавленное водой. Принесли патефон, слушали музыку.
Вспомнились мои прежние фронтовые «банкеты», товарищи, которых я покинул, и грустно стало. Не хватает мне их общества!
2 февраля
Редакция бездельничает – все еще сидим в ожидании погрузки. Выяснилось: едем сначала в Москву, там наш эшелон переводят на другую линию и направляют на Бологое.
Заглянул вчера вечером к редактору – взять центральные газеты. Ведерник пригласил меня остаться, достал прекрасного портвейна и угостил. Кроме нас, были его жена – машинистка и начальник издательства, потом пришел заместитель редактора. Избранное общество, куда далеко не всякий имеет доступ. Однако я чувствую себя неловко среди олимпийцев. О чем с ними говорить? Даже Лещинер был культурнее.