– Дайте листовку.
Я отдал, ничего не сказав. А можно было бы сказать. Какая трогательная забота о сохранении моей политической невинности!
Ночлег был беспокойным. В 12 часов ночи меня разбудили громкие голоса в соседней комнате. Происходило бурное объяснение между Чирковым и каким-то красноармейцем, ввалившимся в избу. Перед тем он в продолжение получаса упорно колотил в запертую дверь, чтобы его впустили. Чирков, накинувший шинель поверх нижнего белья, кричал, что помещение занято высшим комсоставом, работниками политотдела, и приказывал уйти. Однако боец плевать хотел на приказание. Ему и его товарищам – всех их было человек двенадцать – нужен был ночлег, остальное его не касалось. Бурная сцена продолжалась минут двадцать, наконец кое-как с трудом удалось выставить напористого парня. Держался он дерзко, и это больше всего возмутило Чиркова, обычно очень спокойного, выдержанного, мягкого. Не успели мы успокоиться после этого визита, как ввалилась новая партия бойцов. Опять спор, препирательства, упоминание о дисциплине, о комсоставе. Ничего не помогло. Бойцы расположились в соседней комнате (правда, она была пустая, лишь на печи спали двое наших), переночевали, а под утро ушли.
Такова дисциплина на фронте. Это то, что совершенно невозможно в германской армии.
9 февраля
Продолжаю рассказ о нашем путешествии.
8-го утром поехали дальше. Молочная синева рассвета, падает легкий снежок, тарахтят стоящие у избы грузовики. Снова залезаем в машины, усаживаемся среди наваленных мешков и чемоданов, кутаемся плотней, трогаемся в путь.
Характер окружающей местности меняется. Красивые, поросшие темным ельником горы уступают место голым равнинам. Болотистые озерные места. Весной мы здесь поплаваем! Снова походные колонны, обозы, артиллерия. Идут, идут: наша армия. День серый, туманный. Часто слышится глухое урчанье в небе. Немецкие разведчики. Следят за переброской нашей армии. У дороги дощечка: «Осторожно, мины». Наскоро сделанные загородки – минные поля.
Минуем железнодорожный разъезд. Здание станции, конечно, полуразрушенное, пустое и мертвое. На путях составы, пыхтят паровозы. Длинная вереница платформ, и на каждой из них – громадный, окрашенный в белое наш танк. А ведь три месяца назад мы на фронте совершенно не видели танков. Среди попадающихся по дороге автомашин много новеньких английских.
Готовится грозный удар по врагу.
В полдень приезжаем в деревню Ермошкино, где должна расположиться наша редакция. Немцы отсюда в десяти километрах. Тишина, канонады не слышно. Совершенно не чувствуется фронта. Видим знакомые лица: наши спутники по эшелону. Деревня вся занята тыловыми учреждениями – нам негде приткнуться. Редактор посылает разведку в ближайшие деревни. Долгое нудное ожидание в жарко натопленной избе, где временно расположился особый отдел. Теснота, давка, шум. Горы багажа на полу, на лавках. Здесь готовят на плите, пьют чай, бреются, читают газеты, спят, флиртуют с девушками в стеганых штанах. Женщин тут много. Особисты народ гостеприимный. Нас, голодных и озябших, угощают горячим чаем с сахаром и с хлебом. Хлеба мы уже пятый день не видели: его заменяют размоченные в сырой воде сухари. После перерыва в несколько дней читаем московские газеты.
Под вечер получили приказ садиться в машины. Едем назад, километров за восемь в деревню Новые Удрицы, там найдены помещения для редакции и типографии.
Насколько легким и даже приятным был путь сюда от станции Лукошино, настолько мучительной оказалась обратная дорога. То и дело застревали: пробка. Терпеливо ждем, пока разъедутся сбившиеся в кучу машины и подводы. Мерзнем на холоде, на ветру. Снова проезжаем станцию. Состава с танками уже нет.
До места назначения остается километра три, четыре, когда мы застреваем всерьез и надолго, остановившись в какой-то деревне. Дорога отсюда в Новую Удрицу очень трудная – недавно здесь прошли тяжелые танки и разрыли, размолотили снег. Пожалуй, нашим машинам не пройти. Ведерник матерится и решает все-таки ехать. Уже темно, вдали бродит по небу тонкий луч прожектора, иногда взлетают ракеты. Вспыхивают и гаснут. Светят фары скопившихся в большом количестве машин. Мы слезаем с машины и по колено в снегу начинаем подталкивать. Только бы миновать самый трудный участок, метров двести, и доехать вон до того смутно чернеющего в белесой зимней темноте сарая. Дальше, говорят, дорога будет легче. Мы налегаем изо всех сил, кряхтим, пыхтим, раскачивая машину – давай, давай, а ну еще раз! – мотор ревет, колесо буксует. Никакого результата. Шофер раскапывает лопатой снег, мы находим в сарае какие-то доски, приносим их, подкладываем под колеса. Снова рычит и содрогается грузовик. Ура! Пошла, пошла: мы бежим следом за машиной, крича, спотыкаясь и падая в глубоких сыпучих колеях. Через минуту все начинается сызнова.