Вы, конечно, хорошо поймете, что мне было не до пререканий с ним, хотя я положительно недоумевал, чем объяснить эту внезапную перемену.
— От всей души благодарю вас, сэр! — сказал я и последовал за ним в его хижину.
3. РАЗОРЕННАЯ ХИЖИНА
Как хорошо было сидеть около ярко пылавших дров, в защите от пронизывающего до костей ветра и холода, от которого закоченели мои члены! Но мое любопытство было настолько возбуждено, этот человек и его оригинальное жилище так занимали меня, что я забыл и думать о собственном комфорте. Внешность его самого, эти развалины, помещающиеся в центре болота, поздний час, в который он ожидал прибытия нескольких лиц, судя по его словам; наконец, загадочное исчезновение за камином — всё это, согласитесь сами, невольно должно было возбуждать любопытство. Я не понимаю, почему он вначале наотрез отказался принять меня, а потом предложил мне с самой подкупающей сердечностью, отдохнуть под его кровом. Я совершенно недоумевал, как объяснить все это.
Во всяком случае, я решился скрыть мои чувства и принять вид человека, находящего совершенно естественным всё окружающее и настолько погруженного в мысли о своем бедственном положении, чтобы не замечать ничего вне себя. Одного взгляда было вполне достаточно, чтобы окончательно убедить меня в догадке, промелькнувшей в моей голове, при виде полуразрушенной хижины; она была совершенно не приспособлена для постоянной жизни и служила просто местом условных встреч. От постоянной сырости штукатурка на стенах совершенно облупилась, и на них во многих местах проступила зеленоватая плесень; в воздухе чувствовался резкий запах пыли.
Единственная, довольно большая комната была совершенно без мебели, если не считать расшатанного стола, трех деревянных ящиков, заплесневевших стульев и совершенно обветшалого, вряд ли пригодного на что-нибудь невода, который загромождал собою весь угол.
Прислоненный к стене топор и расколотый на части четвертый ящик указывали, откуда взялись дрова для камина. Но мое внимание особенно притягивал стол: там, около лампы стояла корзинка, из которой соблазнительно выглядывал окорок ветчины, коврига хлеба и горлышко бутылки. Хозяин хижины, словно извиняясь за свою холодность и подозрительность при первой встрече, своей любезностью старался заставить меня забыть первые моменты нашей встречи. Чем объяснить эту перемену в общении со мной, — я решительно не мог догадаться.
Высказав сожаление о моем грустном положении, он придвинул один из ящиков к свету и отрезал мне кусок хлеба и ветчины. Я продолжал наблюдать за ним, хотя его чувственные губы, с низко опущеннымми углами, улыбались самой искренней, задушевной улыбкой; глаза поразительной красоты постоянно следили за мной, словно желая прочесть на моем лице, кто я и как попал сюда.
— Что касается меня,— сказал он с напускным чистосердечием,— вы хорошо поймете, что в такое время каждый мало-мальски понимающий дело коммерсант должен изобретать какие-либо способы, чтобы получить товары. Ведь Император, дай Бог ему здоровья, возымел желание положить конец свободной торговле, так что для получения кофе и табака без оплаты пошлиной приходится забираться вот в такие трущобы! Смею вас уверить, что и в Тюильрийском дворце можно без труда получить то и другое; сам император выпивает ежедневно по десяти чашек настоящего мокко, прекрасно зная, что он не растет в пределах Франции. Бонапарт знает и то, что королевство, где произрастает кофе, еще не завоевано им, так что если бы купцы не рисковали, беря на себя такую ответственность, вряд ли дождаться бы барышей от торговли. Я полагаю, что и вы тоже принадлежите к купеческому сословию?
Я ответил отрицательно и этим, кажется, еще сильнее возбудил его любопытство. Слушая его рассказ о себе, я читал ложь в его глазах. При ярком свете лампы он был еще красивее, чем показался мне в начале нашей встречи, но тип его красоты нельзя было назвать симпатичным. Тонкие, женственные черты его лица были идеально правильны; всё дело портил рот, являвшийся полным контрастом с благородством черт верхней части лица. Это было умное и в то же время слабое лицо, на котором выражение восторженного энтузиазма беспрестанно сменялось полным бессилием и нерешительностью. Я чувствовал, что чем больше знакомлюсь с хозяином этой хижины, тем менее доверяю ему, и всё-таки он не пугал меня: я почему-то был вполне уверен в своей безопасности, хотя вскоре в этом пришлось горько разубедиться.
— Вы, конечно, извиняете мою холодность, господин Лаваль,— сказал он,— с тех пор, как Император побывал на берегу, там всегда кишат полицейские агенты, так что купцы должны быть всегда начеку, охраняя свои интересы. Вы понимаете, что мои опасения были совершенно естественны: ваш вид и ваше платье не внушали особенного довери в таких местах и в столь поздний час!
Он, очевидно, ждал возражения, но я сдержался и скромно заметил:
— Я повторяю, что я просто заплутавшийся путник, и теперь, когда я уже вполне отдохнул и освежился, я не буду более злоупотреблять вашим гостеприимством и только попрошу вас указать мне дорогу к ближайшей деревне.
— Я полагаю, что вам гораздо лучше будет остаться здесь, потому что буря разыгрывается сильнее и сильнее!
И пока он говорил, сильный порыв ветра долетел до моих ушей. Он подошел к окну и принялся так же внимательно всматриваться, как и при моем приближении.
— Хорошо было бы, г-н Лаваль,— сказал он, глядя на меня с притворно-дружеским видом,— если бы вы не отказались оказать мне весьма существенную услугу, побыть здесь не более получаса.
— Почему это? — спросил я, колеблясь между недоверием и любопытством.
— Вы хотите откровенности,— и он взглянул на меня так правдиво и искренне,— дело в том, что я жду нескольких сотоварищей по ремеслу; но до сих пор, как видите, совершенно тщетно; я решил отправиться навстречу им, пройти вокруг всего болота, чтобы помочь им, если они потеряли дорогу. Но в то же время, было бы очень невежливо с моей стороны, если они придут без меня и вообразят, что я ушел от них. Вы бы оказали мне большое одолжение, согласившись остаться здесь полчаса или около того, чтобы объяснить им причину моего отсутствия, если мы случайно разминемся с ними по дороге.
Всё это казалось вполне естественным, но его странный загадочный взор говорил мне, что он лгал. Я колебался принять или не принять его предложение, тем более, что оно давало мне удобный случай удовлетворить мое любопытство. Что было за этим старым камином и почему он скрылся от меня именно туда? Я чувствовал бы себя неудовлетворенным, если бы не постарался выяснить это, прежде чем идти дальше.
— Отлично,— сказал он, нахлобучивая черную с приподнятыми полями шляпу и быстро бросаясь к двери. Я был уверен, что вы не откажете мне в моей просьбе и не могу долее медлить, потому что в противном случае я останусь без товара.
Он поспешно захлопнул за собою дверь, и шаги его постепенно замерли вдали, заглушенные ревом ветра. Таким образом, я был один в этом таинственном жилище, предоставленный самому себе и жаждущий разрешить все свои недоумения. Я поднял книгу, уроненную под стол. Это было одно из сочинений Руссо. Трудно было предположить, чтобы купец, ожидающий встречи с контрабандистами, стал читать подобные книги. На заголовке было написано Люсьен Лесаж, а внизу женской рукой приписано — «Люсьену от Сибиллы».
Итак, имя моего добродушного, но странного, незнакомца было Лесаж. Теперь мне предстояло узнать только одно и притом самое интересное, именно, что он спрятал в камин. Прислушавшись несколько минут к звукам, доходившим извне и убедившись, что не было слышно ничего кроме рева бури, я стал на край решетки, как это делал он, и перескочил через нее.
Блеск пламени скоро указал мне тот предмет, о котором я так долго думал. В углублении, образовавшемся впоследствие падения одного из кирпичей, лежал маленький сверток. Несомненно, это был именно тот предмет, который мой новый приятель поспешил спрятать, встревоженный приближением постороннего человека. Я взял его и поднес к огню. Это был сверток, завернутый в маленький, четырехугольный кусок желтой блестящей материи, перевязанный кругом белой тесьмой. Когда я развязал его, в нем оказалась целая пачка писем и одна, совершенно особенно сложенная бумага.