Выбрать главу

Он остановился. Речь его прервали странные и страшные звуки, словно закудахтал индюк с больным горлом. Констебль смеялся редко, пытался себя сдержать, но не сумел.

— Ык, ык, ык, — промолвил он, и сэр Эйлмер кинулся на него с яростью златовласого чемпиона, которому выкручивают руку.

— ПОТТЕР!

— Сэр?..

— Вон отсюда! Что вы тут торчите? Искали бы ту женщину, если сдуру упустили.

Укор отрезвил Гарольда Поттера.

— Да, сэр, — сказал он.

— Что «да»?

— То есть нет, сэр. В общем, пойду искать. А чего там? Сразу увижу, она, простите, голая, — вывел он со свойственной ему ясностью мысли.

Учтиво поклонившись, он ушел, и сэр Эйлмер решил последовать его примеру.

— Пойду спать, — сказал он. — Уже часа два.

— Больше, — сообщил лорд Икенхем, взглянув на часы. — Как бежит время! Пойдем и мы, пора.

Он взял пол руку племянника, дышавшего так, словно у него поднялась температура, и пошел с ним наверх.

2 Спальня, отведенная лорду Икенхему, выходила окнами в парк, и он усадил Мартышку в шезлонг у самого балкона.

— Отдохни, — сказал он, подкладывая подушку. — Ты напоминаешь мне моего нью-йоркского друга по имени Брим Рокметеллер, когда ему четвертого июля подложили шутихи под стул. Такой самый вид. Казалось бы, все в порядке, разобрались в этой истории с Эдвином Смитом, а ты горюешь.

Мартышка сел прямо, опять растопырив ноги во всех направлениях.

— Ну, ну! — заметил лорд Икенхем, приводя их в порядок. — Ты человек или осьминог! Просто хоть связывай.

— Дядя Фред, — тихо сказал Мартышка, не внемля упреку, — может быть, ты не знаешь, что от тебя нет никаких сил. Где ты — там разорение и гибель. Жизнь, свобода, счастье исчезают, как тени. Словно черная смерть, ты косишь народ тысячами.

Пыл его и слог немного удивили лорда Икенхема.

— Дорогой мой, что же я сделал?

— Объяснил про эти бега.

— Ну, знаешь! Я хотел помочь. Если бы я не вмешался…

— Если бы ты не вмешался, я бы стоял насмерть.

Лорд Икенхем покачал головой:

— Ничего бы не вышло. Видит бог, я всегда за то, чтобы не сознаваться, тридцать лет так живу, сколько женат, но тут — не подходит. Балбес поверил бы Поттеру. Он бы решил, что ты — вор

— А кто я теперь? Что скажет Гермиона? Узнает — разорвет помолвку.

— Ты думаешь?

— Просто вижу, как она пишет письмо.

— Что ж, и прекрасно. Я бы радовался.

— Чему тут радоваться? Я ее боготворю. До сих пор…

— Знаю-знаю. Не умел любить. На мой взгляд, нельзя связывать судьбу с воспитательницей детского сада, которая будет всю жизнь бить мужа лопатой. Но сейчас не до бесед о браке. Есть дела поважнее.

— Какие это?

— Дорогой мой, тебе безразлично, что Салли мечется по округе в одной рубашке? Где твое рыцарство?

Мартышка опустил голову. Ему было очень стыдно.

— Ах ты, и верно! — сказал он. — Она простудится.

— Это в лучшем случае.

— Ее схватит Поттер.

— Вот именно.

— Чтоб он лопнул!

— Да, и я бы этого хотел. Не констебль, а могучая сила природы. Никогда не думал, что такое рвение умещается в полицейской форме. Что ж, до свидания.

— Куда ты идешь?

— Туда, во тьму, — отвечал пэр, перекидывая через руку цветастый халат.

— Мы не знаем, где Салли, но уйти далеко она не могла. Сиди здесь, отдыхай, размышляй.

Он вышел, ступая как можно бесшумней, а Мартышка откинулся в шезлонге и закрыл глаза.

«Размышляй!..» — горько подумал он и безрадостно засмеялся.

Но разум наш способен на многое. Казалось бы, какие размышления, когда мозг похож скорее на вихрь, чем на скопище серых клеток? Однако Мартышка заметил, что он и впрямь размышляет.

В сознании его, словно огненный образ, вставал графин, оставшийся на круглом столике и полный наполовину. Разум услужливо подсказал, что виски приносит пользу именно в таком состоянии. Любой врач, продолжал разум, порекомендует, нет — просто пропишет стаканчик-другой.

Через полминуты Мартышка отправился в обетованную землю, еще через полторы — сидел, задрав ноги, в своем любимом кресле. Спокойствие вернулось к нему.

В гостиной было очень тихо и очень хорошо, точнее — тихо и хорошо минут пятнадцать. К концу их вошел сэр Эйлмер и стало хуже. Поскольку сон его дважды прервали, он тоже вспомнил о графине и потянулся к нему душой. Опыт подсказывал, что самая жестокая бессонница — ничто перед стаканчиком-другим.

Мартышке он не обрадовался. Хотя ему и пришлось отказаться от прежних воззрений, он все же считал его гадом и ничуть не намеревался выпивать с ним в третьем часу. Жизнь, думал он, трудна и так, когда не натыкаешься повсюду на этого субъекта. Если бы после двух дней общения с будущим зятем сэра Эйлмера спросили, каким он хотел бы видеть мир, он бы сказал, что не привередлив и просит только об одном: чтобы в мире не было Твистлтонов.

— Уфф! — сказал он. — Ф-фуф! Опять вы!

Очень трудно на это ответить. Мартышка не придумал ничего, только подпрыгнул сидя, что уже вошло в привычку, а приземлившись — нервно хихикнул.

И зря. Мы знаем, как относился к этому сэр Эйлмер. Да, он не рвал людей на части, но лишь потому, что не хотел связываться с судом. Он посмотрел на Мартышку — и увидел, что тот держит бокал.

— Эй! — вскричал он. — Я думал, вы не пьете.

— А?

— Не пьете!!!

— Именно, не пью.

— Тогда чего ж вы хлещете виски?

— Прописали.

— Что?!

— Врачи рекомендуют. Для здоровья.

Бывают минуты, когда, объяснив все, мы ждем, что из этого выйдет. Такая минута настала. Мартышка искал детского доверия в суровом лице будущего тестя — и тут вошла леди Босток.

Некоторым покажется, что таких совпадений не бывает. Шесть обитателей Эшенден-Мэнор независимо друг от друга вспомнили о графине, который оставила Джейн! Однако другие увидят в этом ту неотвратимость, которая страшит и пленяет нас в греческой трагедии. Эсхил говаривал Еврипиду: «Неотвратимость