Чак взял топор и перекинул его через забор в соседский сад.
Я сказал, обращаясь только к Бэбифейсу:
— Ну, успокоился? Или ещё будешь? Но смотри, тогда вы только нас и видели. У нас есть дела поинтереснее, чем разбираться тут с двумя душевнобольными. Подумайте об этом!
Они, наши папаши, не рассчитывали на то, что мы взбунтуемся. Джимми сказал:
— Краснокожий! Мне кажется, ты ошибся адресом! Тебе следовало взяться не за меня, а за этих сопляков!
— Правильно! — сказал Бэбифейс. — Но тот, кто считает себя воином, никогда не пойдёт с топором на своих собственных детей!
— Тогда быстро прыгай через забор, возьми орудие и спрячь его подальше! — сказал Джимми.
Бэбифейс изрядно перепугал моего дядю. Старый Коронко сказал мне, что должен основательно переработать свои записи, и скрылся в своей комнате. Вечером он зачитал мне печальную фразу: «Индеец тоже теперь пошёл не тот, что раньше. Он кровожадный, опустившийся, коррумпированный, гомосексуальный, наркозависимый, богооставленный и мстительный гад, особенно враждебный по отношению к полякам».
Проработав на стройке год, я наконец заработал столько денег — разумеется, не уплатив ни одного доллара налога и медицинской страховки, — что мог исполнить все свои желания. Я был также готов к радикальным переменам в своей жизни. Я размышлял: не поехать ли в отпуск в Мексику вместе с Чаком и обоими старыми хрычами? А перед тем навестить в Калгари Агнес! Или, может, вообще эмигрировать с Чаком в Калифорнию? И тем самым продлить на всю жизнь этот долгожданный отпуск под солнцем. Выстроить себе новое существование, без Джимми и Бэбифейса!
В голове у меня теснилось столько идей, что мне трудно было на что-то решиться. Но одно стало наконец ясно — яснее, чем когда бы то ни было: нельзя так жить, как я жил до сих пор, с постоянным страхом в затылке, что снова что-нибудь выйдет из-под контроля. Мой дядя не мог без меня и шагу ступить, он уже несколько лет крутился по одному и тому же кругу, всё глубже вовлекая и меня в своё безумие, а суровые зимы Манитобы отнимали у меня последние силы.
Я ломал себе голову: окончательно покинуть Виннипег означало также покончить с большой частью моего прошлого, а ведь Агнес и Джимми всё ещё оставались моей единственной семьёй. Неужто я сделаю моему дяде то же, что Агнес сделала мне? Просто так брошу и уеду?
Но наш песчаный берег в Ротфлисе, даже её бегство в Калгари — всё это было уже далеко позади, как в другой солнечной системе. Почему же это продолжало так тревожить меня?
Больше всего меня изводили мысли о том, что я должен как-то расплатиться, загладить свою вину перед ними, особенно перед дядей, которому я всё-таки был обязан возможностью эмигрировать в Канаду.
И ещё я всерьёз подумывал, не купить ли мне новую машину, в конце концов, чтобы больше не мёрзнуть зимними утрами на автобусной остановке, но Чак сказал:
— Стоп! Ты что, свихнулся? Ты вбухаешь все свои деньги в какую-нибудь уродливую «тойоту», будешь повсюду возить своего дядю, а с мыслью о нашем отпуске можно будет распроститься, потому что у тебя снова не останется ни гроша!
В январе 1991 года Джимми учинил на стройке пожар, который вверг нас в весьма стеснённые обстоятельства. Мы настилали в небоскрёбе паркетные полы. Наш шеф мистер Миллер, Рыбак, регулярно контролировал, всё ли идёт по плану, и был очень доволен, если мы справлялись. Мы работали аккордно и были, как правило, впереди всех. Но новое здание пока ещё не отапливалось. Мой дядя мёрз, как стриженная наголо овца. Время от времени он разводил небольшой костерок. Он сжигал в железном ведре деревянные обрезки, старые кисти и картон. Короче, всё, что могло гореть и немного согреть его.
Группа электриков, состоявшая из одних казахов, несколько раз высказывала дяде своё недовольство из-за нестерпимого чада.
— Посмотрите на этого поляка! — ругались они. — Жирный, как свинья, а мёрзнет, как крыса! Он же нам спалит всю стройку!
Они грозились донести на него строительному начальству. Он не обращал внимания на жалобы казахов, спорил с ними каждый день и даже начал жечь паркет.
В феврале термометр показывал минус тридцать семь градусов — рекорд мороза.
В то утро мы прекратили работу часа через три, потому что у нас замерзало дыхание.
— Я сейчас вернусь, — сказал мой дядя и исчез на двадцать минут.
Я стоял в уголке и ждал. Выкурил сигарету и слушал радио.
Когда Джимми вернулся, держа под мышкой китайскую масляную мини-печку, у меня зуб на зуб не попадал, я щёлкал челюстями, как кастаньетами.
— Можешь прекращать, — сказал он. — Я тут купил для нас одну полезную вещь, у барахольщиков за углом. Эта штука работает на дизельном топливе. Даёт столько тепла, что ты будешь думать, будто ты на юге.