Вадим Месяц
Дядя Джо. Роман с Бродским
Идеи приходят с неба, не считай их своими, тут же передавай для осуществления и забывай о них.
Если бы я не был художником, я вряд ли работал бы на почте или восьмичасовой должности. Думаю, я был бы кидалой. И всю жизнь бегал бы от ребят из отдела по экономическим преступлениям.
— А что мне делать? — ответил Шура. — Пойду в дети лейтенанта Шмидта — и всё.
© В. Месяц, текст, 2020
© А. Николаенко, обложка, 2020
© Т. Бейлина, фото, 1991
© «Русский Гулливер», издание, 2020
© Центр современной литературы, 2020
Часть первая. Мажор
Столица мира
— А вы напишите письмо вождям Советского Союза и приезжайте к нам, — сказал Бродский. — Так многие делают. Напишите в России, а отправляйте из Америки. Почта здесь работает хорошо. И вообще — безопасней. Лучший экспромт — тщательно подготовленный экспромт.
Я закурил у открытого окна. В небе мерцали звезды. Они не вызывали во мне размышлений. Мало ли что значат эти огоньки над головой? Ночной Екатеринбург. Холод. Маленькая сигаретка в ответ. Меня поражало качество телефонной связи. Поэта было слышно, словно он находился в соседней комнате, а не за тысячи миль, «на континенте, держащемся на ковбоях».
— Советского Союза? — переспросил я. — У нас теперь осталась только Российская Федерация. Эрэфия. Остальные самоопределились.
— Вы в этом уверены? — засомневался поэт. — Я до сих пор не могу привыкнуть. — Потом встрепенулся. — Если это действительно так, то чудесно! Это предел мечтаний! Разрушена империя зла!
— Ну и кому теперь писать? Царю Дадону? — пробормотал я.
— Письма бывают разоблачительными, примирительными, конструктивными, неконструктивными, покаянными, добрыми, злыми. Наконец, бывают просто прощальные письма. Напишите вашему вождю прощальное письмо. Вы ладите с властями?
Нет, с властями текущего исторического периода я не ладил. Одни партийные хари сменились другими, ставропольский клан передал полномочия уральскому. В политику пришли недоделанные лаборанты, доделанные бандиты, разнообразные дворники и сторожа. В основном — склочная интеллигенция, испорченная квартирным вопросом. Со жлобами я, как существо одухотворенное, общего языка не находил.
— О, — обрадовался Бродский. — Так и напишите. Вокруг хамские морды, а тут я, такой нежный.
Я подумал, что он издевается.
— А что, в Америке нет хамских морд?
— Почему? Хватает. У нас их даже больше. Другое дело, что в Америке можно не обращать на них внимания.
— Как это?
— Да так. Я не обращаю на них внимания. Они не обращают внимания на меня. Здесь возможно частное существование личности. Privacy. Собственность неприкосновенна. Но личность неприкосновенна вдвойне. А в России — общага, стадный коллективизм. И так далее и так далее.
Я задумался. Коллективизм мне нравился. Я бы даже сказал, что мне нравился мистический коллективизм. Крестный ход. Соборность. Чувство локтя. Товарищество. Взаимовыручка. Пролетарский интернационализм. «Строили мы, строили — и наконец построили». В спорте я предпочитал командные виды типа волейбола. Родился в Сибири. Там отшельником-индивидуалистом не проживешь. Замерзнешь.
Я не стал говорить об этом поэту. За годы на чужбине он мог забыть чувство советского товарищества.
Несколько месяцев назад я переехал из студенческого Томска в промышленный Свердловск. Приблизился к цивилизованной Европе. В городе были киностудия и Дом кино, где я посмотрел фильм Бергмана «Фанни и Александр». Тут же решил, что жизнь удалась. География выстраивает мозг в соответствии с ландшафтом. В центре города находился Театр оперы и балета, построенный пленными немцами, для которого мои друзья сочиняли либретто о современности. Кривоногий гоблин, стоящий на глыбе гранита в центре города, изображал известного революционера, но на него после разоблачений журнала «Огонек» лишь злобно косились. Рядом благоухал зоопарк, откуда мы с моим другом по пьяни пытались освободить дикобразов. На улице Первомайской возвышались монументальные общественные бани. В гастрономе на улице Ленина наливали шампанское. В книжных магазинах продавали книги. И люди их с жадностью покупали. Постчеловеческое общество здесь еще не состоялось.
— У нас тут стреляют, — сообщил я Бродскому. — Стреляют по ночам, потому что ночью лучше слышимость.