Пока отвлекаюсь от одежды и занимаю голову чем-то другим, ещё более дурным, нежели мое желание искромсать эту тряпку тореадора, она проходит мимо меня. Очевидно я улыбаюсь - мышц на лице от холода или ещё от чего-то не чувствую вообще, - потому что её лицо искривляется в ужасной гримасе. Несколько мгновений аккуратно подведённые глазки изучают меня, при этом выражая откровенное и нескрываемое отвращение, после чего голова поворачивается вперед, а длинные ножки ускоряют частоту своего перемещения в пространстве. Девочка явно напугана, что такое чучело, по виду сбежавшее с кукурузного поля, предпримет некие действия в отношении неё. Даже просто заговорит. Этого достаточно.
А небо над головой по-прежнему затянуто паутиной высоковольтных проводов, слегка поигрывающих на декабрьском ветре. Я всё так же не могу взлететь, но сейчас меня это мало волнует. Я взбешен. Просто вне себя от негодования. Мне наплевать в данный конкретный момент на то, что я не могу летать, но не мешайте же спокойно ползать, не суйтесь в мою ничего интересного не представляющую навозную кучу! Но нет, этот мир слишком извращён, чтобы дать такому убожеству спокойно жить, иначе бы я просто не был убогим - вот его злая шутка, проигрываемая им со мной с завидной регулярностью.
Ступаю на узкую дорогу и иду за ней. Правая рука во внутреннем кармане крепко держит рукоятку удобного, греющего ножа. Хорошо, что девочка не оглядывается, очевидно, что мысли обо мне вылетели из её прекрасной головы, как только моя уродливая физиономия покинула пределы её взгляда - вероятно, осознание того, что в мире может существовать такая биологическая ошибка как я, не вяжется с её гармоничной жизнью. Ну что ж...
Дорога пустеет и, петляя, уводит нас всё дальше в глухие дворы одинаковых многоэтажек. Небо постепенно становится черным, в некоторых окнах уже зажигаются огни - на город безжалостно опускается ранняя зимняя ночь. Мне это только на руку. Впереди маячит какая-то заброшенная стройка, огороженная хлипким забором. Территория завалена большими плитами и ещё чем-то, имеющим отношение к строительству - вполне сгодиться для укрытия. Я лихорадочно начинаю соображать, какие действия необходимо предпринять, пока подходящая обстановка не ускользнула, когда (о чудо!) высокий каблучок на замшевых ботиночках, налетев на что-то в снегу ломается и девочка с легким вскриком - мне, впрочем, не способным помешать - падает на землю, как раз напротив прогала в заборе. Я подбегаю к ней, резким движением хватаю за шиворот, поднимаю, и с силой бросаю сквозь дыру в ограждении её легкое тельце. Оно несуразно и совершенно молча летит в котлован. Кидаюсь за ним и одновременно вытаскиваю нож. Жертва приземляется на спину и замирает, видя, как я быстро приближаюсь. Глаза, они наполнены ужасом и, одновременно, мольбой. Такие глаза в действительности попадаются редко. Я бы сказал больше, каждая подобная пара - это штучный товар. За всё время, которое мне доводилось видеть взгляды людей в подобной ситуации, они говорили о многом. Большинство выражали страх, многие возмущение, причём до самого конца; в некоторых читалась откровенная наглость, попадались и похотливые экземпляры, готовые сделать всё, чего я пожелаю. Если бы они знали, чего я желаю, то никогда не смотрели на это убогое существо так... А вот эти глаза ещё и красивы. Эмоции в них до такой степени неподдельны, что на мгновение я даже сомневаюсь в правильности моих отвратительных намерений, но всё портит одна единственная деталь.
Левой рукой затыкаю рот и сажусь на живот. Смятение проходит, девочка начинает брыкаться, пытается кричать и даже укусить. Это является ключевым моментом. Если протянуть хотя бы несколько секунд, то может подняться шум и ничего другого не останется как бежать. Но правая рука с ножом тянется к горлу и вот... вот он твердый щитовидный хрящ. Острое лезвие без труда входит в плоть и из свежей раны начинает струиться кровь. Никогда не режу сразу, можно измазаться с ног до головы. Всё надо делать постепенно, при этом, не забывая подавлять слабеющее, но всё ещё сильное сопротивление.
Кончено. Теперь это не девочка в красном, а гора мяса и костей, подобно тем, из которых делают это убогое блюдо в ларьках там, на торговой площади. Я переворачиваю труп на спину и начинаю кромсать это уродливое красное одеяние. Собственно говоря, смысл всего действия заключается именно в этом куске материи. Просто так тронуть беззащитное невинное существо претит моей слабой натуре - я не кровожаден, поверь, дорогой слушатель. Даже несмотря на презренное отношение ко мне практически всех, кто со мной так или иначе соприкасается, я редко жажду мести, а тем более не могу причинить вред человеку, который мне ничего не сделал. Но есть обстоятельства, при которых всё теряет смысл, даже жизнь невинного. И не надо думать, что я подобным образом удовлетворяю свои сексуальные потребности. Отнюдь. Нет, конечно, может быть и удовлетворяю - с работами старины Зигмунда я знаком весьма поверхностно, - но тот физиологический смысл, который вкладывают в это пресловутое удовлетворение обыватели, отсутствует напрочь.
За всем действием и не заметил, как небо потемнело. Однако в зимних ночах есть определённый минус, который весьма мешает моему непростому занятию - они светлые. Кроме луны, которая часто прячется за снежными облаками, на грязный городской снег попадает неимоверное количество искусственного света, льющегося из окон, с фонарных столбов и гламурных рекламных плакатов. Это предательское свечение рассеяно повсюду, поэтому насладиться в полной мере уничтожением не получается. Инстинкт самосохранения берёт вверх и я, откладывая оружие в сторону, пытаюсь оценить масштабы бедствия. Всё не так плохо, если не смотреть на то, что от жертвы осталась почти только одна голова с глазами, наполненными чем-то вроде ужаса. Всё остальное теперь превратилось в мясо. Красной материи больше не видно, вместо неё вперемежку с ещё не растаявшим снегом на небольшом участке земли лежат изрубленные куски, ещё недавно бывшие единым целым и живым организмом. Быстро оглядываюсь по сторонам - всё, кажется, спокойно, вокруг никого нет и вот-вот должен пойти снег, это мне на руку. Начинаю шариться в человеческих останках и одежде, чтобы найти сухой кусочек ткани - необходимо вытереть нож. Попадается что-то более или менее удобоваримое. Прячу оружие во все тот же внутренний карман своего дряхленького пальто и лихорадочно, почти на грани паники начинаю забрасывать снегом труп.
После нескольких минут усердной работы оцениваю результаты - вышло, на первый взгляд, не очень хорошо, но времени терять больше нельзя. Я поднимаюсь наверх, оглядываюсь - отсюда всё кажется более оптимистичным - если не приглядываться специально, заметить следы борьбы и смерти практически невозможно. Понемногу начинаю успокаиваться и направляю себя в сторону ещё более глухих дворов, чтобы затеряться среди этих серых громадин прозрачной и незаметной тенью. Ухожу довольно далеко, теперь меня нет, а мой скромный среднеразмерный след начинают заметать густые хлопья замерзшей наверху воды.
Ещё раз не настигнут...
* * *
Хочешь я расскажу, как убил первый раз? Впрочем, я всё равно расскажу, вне зависимости от твоего желания.
Сейчас кажется, что это было очень давно, в какой-то прошлой и не моей жизни, хотя такой же скучной и безрадостной. Было начало ноября. Я сидел на кухне перед блеклым светом старой лампы. На столе кроме неё стояла грязная чашка с бледной, едва подкрашенной заваркой. Окно выглядело так, будто его замазали черной краской - снаружи стояла полнейшая темнота. Было холодно и неуютно выглядывать наружу, да и просто смотреть в ту сторону. Духовка старой газовой плиты была открыта и старалась обогреть всё вокруг себя, но у неё это плохо выходило, она лишь сжигала кислород. Вжимая голову в плечи и кутаясь в старый свитер, я неохотно кидал взгляд на грязные стены, по которым бегали наглые тараканы. Вдруг пульс участился, а в голову ударил поток горячей крови. После короткого помутнения мне пришло четкое осознание того, что надо идти на улицу, надо быть там, а не сидеть и не чахнуть здесь. Быстро оделся, щелкнул старым замком и вышел вон. Поганое межсезонье было в самом разгаре. Землю покрывала толстая корка грязного льда, а сверху сыпался мелкий снег, превращавшийся в воду, когда достигал конца своего пути. Район, в котором я живу, весьма унылый. На несколько километров вдаль тянуться сыплющиеся двухэтажки с деревянными лестницами, образуя между собой маленькие дворики, посередине которых стоят покосившиеся сараи. От некоторых домов расползаются палисадники, сколоченные из подручного материала. Вот она, характерная особенность человека - нахапать себе побольше пространства и отгородиться, внутри оборудовать место под ржавый тарантас - чтобы стоял под окнами, вдруг кому-нибудь понадобиться - а ещё поставить стол и теплицу, в которой выращивать отравленные местной фабричной почвой огурцы. Но, как ни странно, мне здесь уютно. Наверное, с этими районами мы очень похожи - мы оба уродливы и неизлечимо больны (я не питаю никаких иллюзий и прекрасно знаю, что психически не здоров, если не сказать большего...). Между тем, интересно ходить по закоулкам и заглядывать в окна маленьких квартирок, наблюдая, как живут другие люди. Старые газовые колонки на фоне новой мебели, ряды бутылок и причудливые растения на подоконниках, смех и брань, всё переплетается в чужих жизнях, скудно выливающихся наружу сквозь незадернутые шторы. Иногда так засматриваюсь, что перестаю замечать бег времени и холод. Стою и рисую себе чужой быт, их горести и печали... Порой мне кажется, что все они живут интересней и счастливей меня, когда представляю, какую скучную картинку можно наблюдать, если заглянуть в моё окно. Становится тоскливо до тошноты...