Васю кое-как оттащили, хныкающего Рори взяли под руки и повели ко входу в подземелье.
— Мое почтение. — Старшой протянул ладонь.
И снова все было понятно без слов.
+
В тесной камере едва тлела крохотная жаровня. Рори вытер слезы, выругался и пнул ворох грязного сена, на котором ему предстояло провести всю ночь. И только потом понял, что в темнице он не один. Едва различимая фигура в противоположном углу встала и расправила плечи.
— Ты обидел моего друга, — донесся из темноты хриплый голос. — И очень сильно меня огорчил. А когда я огорчен — огорчаются все вокруг.
Звякнула тяжелая пряжка, зашелестела в петлях толстая кожа. Рори вжался в дверь и с неописуемым ужасом наблюдал, как сложенный вдвое ремень выплывает из мрака, оглушительно шлепая по ладони.
+
Расцвел закат, в пиршественном зале зажгли факелы. Воины вошли все разом, колонной по два, как и положено обученному слаженному отряду. Следом явилось трио менестрелей в пестрых платьях, встало в уголку и взялось настраивать инструменты.
Расселись. Брон наполнил медом первую чарку, щедро отхлебнул и пустил по рукам. Чарка полетела над стадами жареных поросят, клиньями запеченных уток, над мочеными и свежими яблоками, ведрами огурцов и помидоров. Свернула в сторону жирных сырных голов, пронеслась над россыпью квашеной капусты и горами картофельного пюре, ненадолго зависла над лужайкой зеленого горошка и спешно промчалась между истекающих соками башнями отбивных.
Бойцы захмелели, повеселели, стали поглядывать на вожака и пошучивать. Забавлял их отнюдь не Брон, а пустая лавка подле него. Там никто не сидел, а вместо тарелки с яствами стоял невысокий пенек.
Вскоре привели почетного гостя. Трофима связали так, что странник напоминал веретено с головой и ножками. Его усадили перед пеньком, хозяин подмигнул и гаркнул:
— На, угостись.
После чего достал из-под стола здоровенный топор и воткнул перед лицом парня. Шутка пришлась гостям по нраву, аж стены задрожали от дружного смеха. Воины глотали мед и дико хохотали, обливая усы и бороды.
— Что за праздник без славной принцессы?! — рявкнул Брон. — Эй ты, с лютней! Сгоняй в башню да узнай, готова ли Ее Высочество выступать.
Щуплый юнец с длинными светлыми волосами низко поклонился и выпорхнул прочь.
— Что ж, колдун, — тихо добавил воевода. — Грядет час расплаты. — Он с любовью погладил рукоять. — Нарочито его подтупил. С одного удара башку точно не сниму.
Трофим взглянул на топор и вяло улыбнулся.
— Молчишь? Ну и молчи. Все твои слова — вранье. Хоть на коленях прощенья проси — не прощу.
Ожидание затянулось. Брон заметно нервничал, бросая взгляды то на плаху, то на дверь. Гид сидел неподвижно и чему-то улыбался.
— Чего лыбишься? — раздраженно буркнул хозяин. — Али в самом деле смерти рад?
В ответ тишина. Напряжение быстро разлилось по залу, воздух словно загустел. Смех утих, бойцы отставили кубки и тревожно посматривали по сторонам, явно ожидая подвоха.
— Опять пакость задумал? — прошипел вожак.
Трофим улыбнулся шире прежнего. Сидящие рядом мужи потянулись к ножнам, но тут в зал вошел менестрель.
Один.
— Так-так, — победоносно пророкотал Брон. — Что ж, не будем затягивать. От таких как ты надо избавляться быстро.
Вожак встал, вытащил топор и схватил странника за шиворот. Но не успел положить буйну головушку на плаху, как музыкант прочистил горло и звонко, нараспев воскликнул:
— Рад представить почтенным зрителям Ее Высочество Алину — заморскую принцессу.
Девушка вошла, прижимая лютню к животу. Платье смотрелось на племяшке просто потрясающе — белый шелк с золотым шитьем и жемчугами, длинные рукава стелились по полу, напоминая лебяжьи крылья, но были пошиты так, что не мешали ладоням.
У собравшихся отвисли челюсти. Никто не смел ни пить, ни есть, ни даже шелохнуться. Лишь Трофим тихо хихикнул, заметив выглядывающие из-под подола носки кроссовок. Алина вдохнула побольше воздуха, ударила по струнам и запела.
От края до края
Небо в огне сгорает.
И в нем исчезают
Все надежды и мечты.
Но ты засыпаешь
И ангел к тебе слетает.
Смахнет твои слезы,
И во сне смеешься ты*.
С таким голосом только на одноименное шоу. Он перетекал от ноты к ноте как горный ручей, то вздымаясь на камнях, то опадая на перекатах. У могучего рубаки с заплетенной в тугую косу бородой выпала куриная ножка изо рта. Его сосед вытаращил глаза, будто увидел призрака. Сбившиеся у двери на кухню поварята забыли как дышать. Даже Трофим оцепенел, хотя казалось чему удивляться после эльфийских хоров и молитв Бак’ши, когда разом поет целая планета. Но самое интересное ждало впереди.
Засыпай, на руках у меня засыпай.
Засыпай, под пенье дождя.
Далеко, там где неба кончается край.
Ты найдешь потерянный рай.
Аборигены не знали слов, но лирическая баллада на то и нужна, чтобы передавать чистые и понятные всем чувства и переживания. С головой погружаясь в чарующую музыку, каждый понимал ее на свой лад. По окаменевшему лицу седого старика катились слезы, а сидящий рядом безусый юнец все гуще заливался краской. Лысый великан угрюмо разглядывал свои ладони, темноволосый толстяк ехидно наматывал ус на палец.
Во сне хитрый демон
Может пройти сквозь стены.
Дыхание спящих он умеет похищать.
Бояться не надо, душа моя будет рядом.
Твои сновиденья до рассвета охранять.
Засыпай, на руках у меня засыпай.
Засыпай, под пенье дождя.
Далеко, там где неба кончается край.
Ты найдешь потерянный рай.
Девушка расставила руки в стороны и пустилась в пляс. Менестрели уловили мотив и продолжили играть, в то время как Алина кружилась по залу, запрокинув голову и часто моргая. Ее танец напоминал смесь цыганской пляски и вращения дервишей, от мельтешения рукавов кружилась голова, но никто не посмел отвести взгляда. Пройдя вдоль столов, племяшка вернулась на место и продолжила. Последний куплет — самый жесткий и тяжелый, в оригинале сопровождаемый гитарными риффами. Электрогитар, само собой, взять было неоткуда, но Алина мастерски отразила голосом все свои страхи и переживания. Ведь эти слова как нельзя лучше подходили ей самой.
Подставлю ладони —
Их болью своей наполни.
Наполни печалью,
Страхом гулкой темноты.
И ты не узнаешь
Как небо в огне сгорает,
И жизнь разбивает
Все надежды и мечты.
Закончив, она сделала книксен и замерла в ожидании суда. По щекам тянулись серебристые дорожки, впрочем, не у нее одной. В гробовой тиши отчаянные бойцы и бесстрашные рубаки роняли слезы в кубки. Поварята не отставали: то и дело всхлипывали и терли покрасневшие глаза. Но это — не проявление слабости, это — слезы, достойные мужчины.
— Я хочу такую жену, — пролепетал Зан, размазывая влагу по лицу.
— Ради такой не грех завалить дракона, — со вздохом согласился соратник.
— Я напишу стихи в ее честь.
— А-а-а!!! — Брон вскочил, опрокинув тяжеленный стол, и порвал на груди сюрко.
Шагнув к опешившей девушке, вожак вытащил меч и швырнул к ее ногам, после чего встал на правое колено и склонил голову.
— Моя принцесса! Моя госпожа! Свет очей моих! Только прикажи — и я немедля выступлю в поход! Только намекни — и вся нежить падет!