— Это уж точно, — охотно согласился Гаврила. — Бегом разбегутся люди в разные стороны. Но я вас силком не подсаживал в кузов-то. Вы напросились.
— А бочку-то ты, Гаврила несчастная, зачем мне подсунул? Ведь она меня изуродовать пыталась! Ведь я погибнуть мог! Или калекой инвалидной на всю жизнь остаться!
— Да, да, это уж точно, — подумав, согласился Гаврила. — Но опять же — не такси. Да мы попросим тёщу мою баньку истопить. Денька через два приведём вас в порядок.
— Какая банька?! — хрипло простонал Жорж Свинкин. — Как это — денька через два?! Мне сегодня надо в леспромхозе быть! Поехали, Гаврила ты непутевая, поехали!
— Поедем, конечно, поедем. Но пока обождать придётся.
— Чего, чего ждать? Выбрасывай бочку и поехали!
— С характером у меня машина-то, — объяснил Гаврила, приняв достаточно важный вид. — Она у меня самоходная иногда. Сама, значит, ходит, сама останавливается, когда захочет. И ничего с ней не сделать. Никаких указаний человеческих не признает.
Жорж Свинкин простонал громко-громко, жалобно-жалобно и хрипло спросил:
— Какие там ещё указания? Ты включи что-нибудь, нажми, поверни, дерни!
— Бесполезно. Пока она, милая, сама не захочет ехать…
И тут тракторчонок затарахтел, заскрипел, застучал, заповизгивал, задергался, подпрыгивая, и покатился вперёд.
— Машина будущего! — восторженно крикнул Гаврила и бросился её догонять. Сначала он сзади, со стороны прицепа взобрался на кабину, оттуда приветственно помахал Жоржу Свинкину чёрными руками, показал в широченной улыбке белые зубы и каким-то чудом оказался в кабине.
А Жорж Свинкин, когда прицеп уж очень здорово дернуло, не удержался на обессиленных ногах, упал лицом вниз, и бочка прокатилась по нему туда и обратно.
Опять возобновилась опасная, изнурительная, напряженная, длительная, бескомпромиссная борьба человека с неодушевленным предметом.
Но теперь человек не готовился к бесславной гибели. Нет, нет, он, борец с бочкой, знал, что он непобедим, если сам не будет вести себя как неодушевленный предмет. Проклиная судьбу и Гаврилу, Жорж Свинкин предельно храбро и довольно ловко отражал все атаки бочки и сам иногда переходил в неожиданные, короткие контратаки.
Он пинал бочку, отталкивал её руками, увертывался и, наконец, изловчившись, прижал её всем телом в углу. Он явственно чувствовал, что почти насквозь медленно, но обильно пропитывается мазутом.
«Ничего, ничего, ничего, — мысленно утешал себя Жорж Свинкин, — главное, что я еду к цели, еду в леспромхоз, где разыщу этого подлого негодяя Попова Николая. Скоро меня накормят блинами со сметаной, и умная голова моя заработает ещё умнее. Узнать бы, куда делись деньги и документы… Крепись, Жорж Робертович, сегодня в „Питателе“ появится первый игрок!»
Тракторчонок остановился и заглох.
— Приехали! Приехали! Прибыли! — раздался показавшийся слишком громким в наступившей тишине радостный голос Гаврилы. — Слезайте давайте! Давайте слезайте! Меня здесь ожидайте! Я человек добрый, а тёща у меня — золото!
Жорж Свинкин начал слезать с прицепа и — упал на землю, упал и с блаженным удовольствием вытянул ноги… Ему было уже безразлично, где лежать — хоть в луже, хоть в канаве, — до того он был обмазучен.
Но долго лежать он себе не позволил, кое-как, еле-еле-еле-еле встал, лопухами вытер руки, не подозревая, что и лицо у него в мазуте, не заметил, что к одежде приклеилось множество листьев, травинок, щепочек, в полнейшем изнеможении присел на нижнюю ступеньку высокого крыльца.
Из открытых окон избы так невероятно обильно и предельно вкусно пахло съестным, что у фальшивого государственного тренера закружилась израненная, украшенная тремя разноцветными шишками, вся в мазуте голова.
На крыльцо вышел чистенький, переодевшийся в желтый спортивный костюм Гаврила, а за ним, в ярком цветастом платье, веселая, с молодыми глазами, пожилая женщина.
— Вот, мамаша, мой гость. Прошу его любить и жаловать. Правда, в дороге он чуток поизмазался. Заходите, дорогой гость, отведайте блинов со сметаной. Мамаша, пригласите гостя сами, а то он стесняется, хотя и трудится на государственной работе!
Веселое лицо женщины сразу стало серьёзным, затем — строгим, потом — очень суровым, и она резко произнесла:
— Такого я в избу не пущу и угощать не стану!
— Какого — такого? — возмущённо и хрипло проскрипел Жорж Свинкин. — Почему — угощать не стану?
— Крокодильца такого не пущу!
— Кра… кро… крак… крок… — ни стальные, ни золотые зубы не слушались своего ужасно разгневанного владельца, сколько он ни старался. — Кра… крок… крок…
— Да в журнале «Крокодил» таких, как ты, частенько рисуют! Ты мне, Гаврила, больше жуликов не привози!
— В первый и последний раз, мамаша! — Гаврила низко поклонился ей в пояс. — Гражданин пассажир, ждите меня у моей машины. Если она сама двинется с места, зовите меня! Гаврила — человек добрый, но с дорогой тёщей никогда ссориться не будет! — И он скрылся в избе, а тёща его дорогая предупредила несчастного и ею не званного гостя:
— У нас собака на цепи волка позлее! На мелкие куски разорвать может! — И тоже скрылась в избе, откуда через открытые окна невероятно обильно и предельно вкусно пахло съестным.
— Абли… абли… абли… Гав… гав… — еле-еле-еле слышно скрипло прохрипел Жорж Свинкин. — Гав…. абли… гав… га-а-а-вв… рила! — выкрикнулось наконец у него. — А блины, Гаврила? Ты же обещал! Гав… гав… гав…
Окна в избе быстренько закрылись будто сами собой.
И тут Жорж Свинкин, хотя его и пошатывало от бессилия, хотя у него и кружилась от голода израненная, украшенная тремя разноцветными шишками и вся в мазуте голова, вспомнил о своей цели, вспомнил, куда и за кем он едет. Он поднял с земли какой-то сучок, чуть похожий на пистолет, кое-как, еле-еле взошёл на высокое крыльцо, медленно миновал сени, резко открыл дверь, перешагнул через порог, выбросил вперёд руку, в которой был зажат сучок, чуть похожий на пистолет, и самым страшным голосом, какой только ему удалось извлечь из своего голодного существа, скрипло прохрипел:
— Ррррррруки вверррррррх! Ма-а-а-а-арш к стене! Да быстро! При малейшем движении или звуке открываю огонь взрывающимися пулями! Я государственный тренер, не делайте из меня государственного пррррреступника!
Добрый Гаврила и его тёща-золото испуганно, суетливо, но в точности выполнили приказания, а Жорж Свинкин как сел за стол, так и не встал, пока не проглотил почти все блины и не выпил почти всю сметану.
Лишь после этого он, немного отдышавшись, заговорил:
— Немедленно к своему драндулету, Гаврила несчастная, иначе я за себя не отвечаю! У меня задание государственной важности! Жду тебя, Гаврила, через четыре с половиной минуты! — И Жорж Свинкин с подлинным достоинством, хотя и немного нервничая, удалился из негостеприимной избы.
У машины его догнал Гаврила, переодевшийся уже в свой обычный комбинезон, любезно распахнул дверцу кабины, но ничего не мог выговорить, кроме:
— Пр… пр… пр…
— Понимаю, понимаю, — снисходительно отозвался Жорж Свинкин, к которому вместе с ощущением сытости в желудке пришла в сердце крохотная долька доброты. — Прошу, ты хочешь сказать. Давно бы так. В кабине, пожалуй, всё-таки лучше. Везде у тебя грязь несусветная.
Вдруг тракторчонок быстро-быстро затарахтел, заскрипел, застучал, заповизгивал и рванулся вперёд. Гаврила восторженно ойкнул, бросился за ним следом, крикнув оторопевшему Жоржу Свинкину:
— Догоняйте, а то она укатится! А мне её не остановить! Она у меня с характером! Машина будущего! Самоходка!
Проклиная судьбу, Гаврилу и его тёщу, незадачливый поглотитель блинов со сметаной сначала бежал довольно неохотно, но потом сообразил, что на своей неуправляемой машине будущего Гаврила может укатить в леспромхоз один!