— Может, у него просто вид такой? — спросил я. — Этот нос его… Потом, он косит немного, и от этого взгляд мрачный. И еще — манера говорить…
— Да нет, дело не в наружности и не в разговоре. Он людей не любит. Не хочет с ними знаться. А если и они его не любят, тем лучше! Пусть катятся ко всем чертям! Да чего там, ты сам увидишь.
Я не знал, что на это ответить, и сделал вид, что занят своей трубкой.
— В последнее время стало совсем невтерпеж, вот почему я рад, что ухожу. Не знаю, говорил он тебе, как нас ангажировали всех скопом, потому что у всех один агент. Не говорил? Ладно, пошли, посмотрим афишу. — Мы прошли несколько шагов по улице. Он продолжал, похлопывая по афише: — Смотри — кроме этих двух замен мы все целую неделю выступаем в одном зале. Тут шесть номеров. Могу рассказать обо всех. Во-первых, Томми Бимиш, комик, гвоздь программы…
— Я его видел. Он очень смешной.
— Мне он не нравится, — сказал Хислоп высокомерно, — но публика на него валом валит. Рикарло, итальянский жонглер — хороший номер, и парень он славный, тихий, только бегает за каждой юбкой. Четыре Кольмар — иностранные акробаты, трое мужчин и девица — вот это девица! Закачаешься! Так, затем Гарри Дж. Баррард — комик-эксцентрик — дрянь! И последний номер из шести — Сьюзи, Нэнси и трое джентльменов, отличная сценка с пением и танцами. Сьюзи замужем за одним из джентльменов, Бобом Хадсоном, а двое других — Амброз и Эсмонд — пара надутых индюков. Нэнси Эллис — сестрица Сьюзи, ей всего восемнадцать. Лакомый кусочек, на сцене что вытворяет — с ума сойти, но при этом тихоня, так что зря не старайся — тут ничего не перепадет, я уж пробовал. Ну вот, они гастролируют все вместе, и все славные компанейские люди — кроме одного…
— Дяди Ника?
— Вот именно. Сам увидишь. Почему я и говорю, что в последнее время стало совсем невтерпеж. Он всегда и везде лишний, и ему это нравится. И публику он тоже не любит. Презирает. И не потому, что провинциальная. Он говорит, в Вест-Энде они еще хуже. А он выступал в «Колизее» и «Палладиуме» за двести пятьдесят в неделю и мог бы туда вернуться, но не хочет. Не любит Лондона. Бог его знает, что он вообще любит! Интересно, ему хоть Сисси-то доставляет удовольствие?! — Он захохотал, показав желтоватый язык и плохие зубы.
Я уже устал от него.
— Может, лучше зайдем?
За сценой было совсем не так, как во время представлений. Хотя кругом и суетились люди, было холодно, темно и уныло. Я пошел за Хислопом к кулисам, где еще не светились теплые огни, а горел только один, большой белый фонарь. Плотный иностранец кричал на дирижера и отбивал ногой такт. Хислоп сказал, что это старший из Кольмаров и их главный. Никаких девиц, от которых можно было закачаться, я что-то не заметил. Когда Кольмар, скорчив злобную гримасу, ушел, Хислоп познакомил меня с управляющим, имя которого я забыл, и с дирижером или «музыкальным руководителем», как они любят себя называть — мистером Бродбентом, раздраженным, хотя и толстым человеком с большими усами.
— Когда вы наконец перепишете ноты к своему номеру? — закричал мистер Бродбент Хислопу. — Они похожи на липучку от мух.
— Я скажу хозяину, — пообещал Хислоп, ухмыльнувшись. — Или вот он скажет, — добавил он, указывая на меня.
— Хорошо, давайте продолжать, — сказал мистер Бродбент, мрачно глядя в партитуру. — Прошу вас, джентльмены, тот же номер, вступление, первые восемь тактов.
— Запоминай, Хернкасл, — прошептал Хислоп мне на ухо. — В следующий понедельник будешь все это делать сам. Если что не так, Старый Ник задаст тебе по первое число.
Минут через двадцать репетиция кончилась, и я понял, что волноваться нечего, потому что к следующему понедельнику я буду знать весь номер назубок, да и не верилось мне, хоть я и был новичок, что Хислоп умеет делать что-то такое, чего не сумею я. Когда мы освободились и вышли, мне прежде всего пришлось угостить его в маленькой пивной за углом, потому что он сразу же намекнул на это. Вся пивная была увешана фотографиями знаменитостей с автографами, и впоследствии я обнаружил, что если выйти из служебного подъезда любого театра, то за углом всегда найдешь такую же маленькую пивную, с такими же фотографиями и автографами и вечной идиотской болтовней у стойки. Какой-то человек пил виски; свое длинное костистое лицо он прятал в поднятый воротник твидового пальто совершенно немыслимого цвета — это оказался Гарри Дж. Баррард, комик-эксцентрик. Может, для Хислопа он и был славным, компанейским человеком, но я этого не заметил.