Господи! Отчего ты поразил меня слепотою тогда, двадцать лет тому назад? Отчего я вижу это с такой ясностью только теперь? (плюет на пол) Тьфу, погань! Грязь!
(Серебрякову) Делай что хочешь, паскуда — продавай, покупай, сутенерствуй… но чтобы твоя геморройная задница тут, на моих стульях, не сидела. Забирай ее отсюда как можно скорее и как можно дальше. Видеть не могу рожу твою благостную… (подходит к Серебрякову вплотную)
А может, сделать таки добро роду людскому, да пристрелить тебя прямо сейчас к чертовой матери? (поднимает пистолет)
Телегин(хватает Войницкого за плечи, оттаскивает в сторону). Ну-ну… Вот этого нам совсем не надо… Не надо… Не стоит того, Вениамин Михайлович, отставить. Ну вот и все. (отпускает Войницкого)
Войницкий(вкладывает оружие в кобуру). И впрямь не стоит, Илюша… Тьфу, пакость! Мерзость… (смотрит на часы) Еще на смену опоздаю из-за подонка этого… Тьфу! (уходит)
Пауза.
Серебряков(разводит руками). Да… Да… Не знаю, как у вас у всех, а у меня так просто слов нет. Нет, но вы сами все видели. Он даже угрожал мне заряженным пистолетом. Видели?
Телегин. Я — не видел.
Серебряков. Какая непристойная истерика… Мария Борисовна, его определенно надо показать психиатру. Он просто опасен для общества. Вооружен и опасен…
Мария Борисовна. Господи, как неловко-то… Вы уж извините его, Александр. Я в самом деле не понимаю — что это на него нашло? Вы же знаете, как он вас уважает.
Серебряков(не слушая). И, главное, — за что? Столько агрессии, столько ненависти, причем — ничем не спровоцированной… За что? Соня, может быть, ты что-нибудь понимаешь?
Соня(неохотно). Видишь ли, папа, вопрос продажи дома не так прост, как тебе, наверное, кажется.
Серебряков. Возможно. Я и не говорил, что это просто. Ты вспомни, я ведь сразу сказал, что мало понимаю в практических делах.
Пауза.
Ну что ты молчишь, объясни мне, наконец — что же в этом такого?
Соня. Ладно, если ты так настаиваешь. Двенадцать лет тому назад этот дом стоил 95 тысяч долларов. Он был куплен на три льготные ссуды — твою с мамой, дяди Венину и бабушкину.
Серебряков. Ах, Соня, неужели это так существенно? Мне эти детали ни о чем не говорят.
Соня. Нет, подожди. Это важно. Ты тогда почти сразу уехал, мама болела, так что дядя Веня выплачивал все три ссуды практически в одиночку. Уж если говорить о чистой совести, то надо принять во внимание и эту несущественную деталь.
Серебряков. На что ты намекаешь?
Соня. Ни на что я не намекаю. Если ты такой непонятливый, то я скажу прямо: этот дом — Венин и только Венин. Ты тут особо не при чем. Так — достаточно ясно?
Серебряков(страдальчески). Ах, ладно, давайте оставим эти пошлые разборки! Не хотите — как хотите.
Мария Борисовна(пожимая плечами). Кроме того, Александр, позволь тебе заметить, что в этом доме на территориях мы оказались именно по твоему настоянию. Вспомни, я тогда хотела поселиться рядом с моими друзьями в Реховоте, но ты сказал, что это недостаточно выражает нашу гражданскую позицию. И мы все приехали сюда — выражать эту самую позицию.
Серебряков. Да? Я так сказал? Но что теперь сравнивать? Ситуация тогда была совершенно иная.
Леночка. Вот же сука!
Серебряков. Что ты сказала?
Леночка. Нет, ничего.
Пауза.
Астров. Вы знаете, Александр Владимирович, я так хорошо вас понимаю… Меня самого все время коробит от этого несносного израильского хамства. Неловко перед прогрессивным человечеством, особенно перед Европой.
Серебряков. Конечно. Неловко и стыдно. Стыдно смотреть людям в глаза. Вы знаете, что сказал мне профессор Шнайдер на последнем съезде антиглобалистов?
Астров(перебивает). Не знаю, но предполагаю. Профессор Шнайдер, видимо, выразил сожаление о том, что его папа не успел решить проблему еврейского хамства в золотые сороковые годы. Тогда наше наглое желание жить выражалось не так выпукло, как теперь. А значит и дискутировать с нами было намного легче. В те времена наши европейские оппоненты просто ставили нас на краю рва или заводили в так называемые душевые, а потом командовали «огонь!» или пускали газ. И все дела. На столь действенные аргументы у нас не находилось возражений. Нет, прогрессивное человечество нас, конечно, жалело, но делало это, твердо зная, что вскоре жалеть будет уже некого. Видимо, это знание придавало чувству жалости эдакий благородный декадентский оттенок…
Это сейчас мы обнаглели до крайности — вот уже которое десятилетие упорно препятствуем законному желанию несчастного арабского народа вырезать нас под корень… Это ж надо! Какая черная неблагодарность!
Звонит телефон.
Понятно, что профессор Шмайстер возмущен до глубины души.
Серебряков. Профессор Шнайдер. Не Шмайстер — Шнайдер, известнейший гуманист. И прекратите…
Астров. Шнайдер, Шмайстер, Фоккер-Вульф… Какая разница? Нам ведь, евреям, все едино — что Хамас, что Мессершмидт — лишь бы с ног косило… Только знаете что, передайте вашим уважаемым Хорстам Весселям и прочим гуманистам вот такую вот выразительную фигуру речи (складывает кукиш и водит им перед носом у Серебрякова). Вот так вот. Накося, выкусите, хрен вам моржовый по самые уши!
Не вы нас в этот мир посадили, не вам нас отсюда вывести. Ферштейн?
Леночка(хлопает в ладоши). Класс!
Марина(выходит с телефонной трубкою в руке). Миша, это тебя.
Астров(с отчаянием). Ну может быть у человека выходной?.. (берет трубку) Да. Да. Что?.. Где?.. Состояние? Алло! Алло! Черт… (возвращает телефон Марине) Веню подстрелили. Тут рядом, за деревней. Я еду.
З а н а в е с
Терраса из первого действия. Яркий солнечный день.
Телегин и Марина сидят друг против друга и мотают шерсть.
Телегин. Давайте скорее, теть Марина, а то они уже вот-вот приедут. Сонька звонила, что выехали.
Марина(старается мотать быстрее). Немного осталось.
Телегин. Вы вот все вяжете, вяжете, как заведенная. А кто-нибудь потом эти носки носит?
Марина. А как же. Марочка носит, я ношу, Веня… (всхлипывает)…даже Сонечка носит — когда кавалеры не видят. Зимой вот, когда холодно.
Телегин. Зима прошла, теть Марина. Вон как припекает. Скоро опять хамсины пойдут, будь они неладны.
Марина. Эта прошла — новая придет.
Телегин. Круговорот носков в природе.
Пауза.
Пора бы им уже и приехать.
Марина. Да не ерзай ты, приедут. (вздыхает) А и в самом деле — пора. Уж сколько времени из больниц не вылезаем. Марочка совсем с ног сбилась. Когда Веню подстрелили-то?
Телегин. В конце ноября. Почти четыре месяца прошло.
Марина. Ага. Тогда профессор еще тут жил. Точно.
Телегин. Какой он профессор… Чучело он, а не профессор.