Вокруг разносился упорный стук забиваемых гвоздиков: это растягивали на досках сырые, обработанные квасцами меха[18]; слышно было, как прилежно барабанят гибкими палками по выдубленным шкурам — с утра до ночи — «тар-тар-тар». Нервные соседи затыкали уши ватой, возмущались и злились на Зяму так долго, что в конце концов привыкли. Сквозь щели в заборе видно было, как Зяма, подпоясавшись длинным передником и засучив рукава на сильных, волосатых руках, крутится по всему большому двору. Он за всем смотрит, везде успевает и всем помогает. Куда ни подойдет, везде огнем разгорается усердная работа. Вот так всё и идет день за днем, пока не наступят холода, снегопады и метели. Тогда в Зямином дворе стихают шумные труды и работа перемещается во внутренние комнаты дома. А оттуда она расходится по бедным шкловским домишкам, чтобы с помощью мотков прочных ниток превратиться в сшитые из кусочков узкие воротники и широкие меховые пластины. Не потеряется ни кусочек. Обрезки дорогого меха — бобра, каракуля, скунса или котика — раскраивают и сшивают в целые воротники, крошечные лоскутки — в целые шубы. Их запаковывают в плотную бумагу, как в гигантский конверт, ворсом к бумаге, кожей — к отверстию, которое тщательно и прочно зашивают.
Бедные девушки на выданье согнувшись сидят длинными зимними вечерами над Зиминым товаром, сшивают кусочки меха, тихонько напевая грустные песни о любви, и копят себе на приданое. Иглы стучат о наперстки, аккомпанируя девичьим напевам. Из лоскутов меха получаются теплые шалевые воротники, из кусочков шкурок — целые пластины с хорьковыми хвостами или с белыми пятнышками меха виверры. Мелкими кусочками попадает мех в бедные домишки, а выходит оттуда целым и крепким. Вместо разрезов — прочные швы, крепкие и гибкие, как жилы. Девушки возвращают работу в Зямин дом. Несут пакеты с теплым мехом в тепле подмышек. Девичьи следы тянутся по снегу от бедных улочек и сбегаются к Зяминым воротам. «Тук-тук». — «Кто там?» — «Работа, реб Зяма! Принесли работу! Может, есть у вас новая работа?» Работа! Работа!.. На большом столе в Зяминой кухне громоздятся сшитые из кусков пластины, и тут же девушкам раздают раскроенные, искусно подогнанные куски меха, а в придачу к ним мотки прочных ниток.
Но вот дело доходит до самого важного момента в Зямином производстве: до сортировки и подкрашивания готовых пластин. На это есть гой с «золотыми руками», которого Зяма привез из Москвы. Но как раз тогда, когда настает время для высшего мастерства, необрезанный напивается вдрызг. Как раз тогда он начинает тосковать по золоченым луковицам церквей, по свежим пышногрудым русским девкам из Замоскворечья, по их расшитым кацавейкам. И Зяме часто приходится с помощью своих еврейских подмастерьев вытаскивать гоя из шкловских канав.
Завидующие Зяминому богатству наблюдают за этой сценой и чувствуют себя отомщенными. Из-за столь малопочтенного занятия, как вытаскивание необрезанного из грязи, Зяма чувствует себя отчасти униженным и оправдывается перед прохожими:
— Да вот… Что позволяет себе необрезанный… Разве ж еврей себе такое позволит?.. Вот! Смотрите-ка! Средь бела дня — и в грязи… валяться!
А подмастерьям Зяма велит принести пива для необрезанного:
— Помогите, ребята, привести в чувство эту свинью, а не то он мне всю ярмарку в Нижнем пропьянствует…
С позором и мучениями необрезанного приносят в дом и принимаются его оживлять. Тетя Михля отпаивает его отваром из трав, который знахарь дал ей от пьянства. И вот, наконец, москвич, необрезанный с «золотыми руками» и с добродушно висящими усами, снова встает на ноги и берется за наполовину готовые меховые пластины. Он стоит, закатав рукава, и лицо его мрачно от резкого протрезвления и тоски. Вокруг него расставлены всевозможные мисочки и жестянки с красками. Он обмакивает в них оба своих больших пальца и выводит ими всевозможные завитки, полосочки и звездочки на нежном, серебристом, с темной подпушкой меху. Черные, коричневые и серые естественные пятнышки сливаются в чудный орнамент, подобно клеткам на шахматной доске, подобно цветочному узору на дорогой ткани. Необрезанный то и дело любовно встряхивает мех, проводит своей крупной, костистой лапой по мягким, густым волоскам. От чудотворного прикосновения мастера оживают сшитые вместе шкурки, содранные с куниц, норок, белок и бобров. Мех благородно блестит, мягко искрится, волной выходя из-под костистой руки с искривленными, умелыми пальцами и с перепачканными краской ногтями. Видит это Зяма своим наметанным глазом купца, и широкая улыбка разливается по его раскрасневшемуся, озабоченному лицу. Он видит прекрасное завершение многодельной, требующей множества рук, непрерывной работы. Все его собственные усилия, все усилия его подмастерьев и швей сливаются сейчас воедино, обращаются в одно целое под «золотыми руками» необрезанного… Товар готов.
18
Алюмокалиевые квасцы (сульфат калия и алюминия) широко применялись для дубления кож и мехов.