После минхи, в задумчивости и все еще ощущая во рту вкус деменстрации, дядя Ури идет домой на третью трапезу. В душе он доволен, что подал Зяме такой дельный совет. Глядишь, все обойдется.
В проулке между пустыми огородами дядю Ури вдруг пугает незнакомый голос:
— Доброй субботы, реб Ури!
Оглядывается — а это Хаце. Хаце — хромой шапочник. Он стоит на углу, опершись на свой костыль. Тут только Ури замечает: по проулку, который ведет к разливу, уходит какой-то паренек. Это же Пейшка-рыжий! Видать, только что шушукались. Рыжий бездельник принес Хаце «свежую почту»… Но ему-то, Ури, чего бояться? С Йошкой-парикмахером, прихвостнем пристава, он даже разговаривать не стал… И Ури отвечает:
— И тебе доброй субботы! Что хорошего скажешь?
— Я слышал, — говорит шапочник, — что возле вас сегодня стреляли. Хорошенькое дело…
Ури насторожился. Ему кажется, что над ним посмеиваются. В другой раз он бы прикрикнул на ремесленника: «Пошел вон, паршивец!» Но сейчас, после таких передряг, его хозяйская гордость слегка сникла, а сердце стало мягким и податливым, как после поста. Ему почти нравится, что он повстречал хромого из этой шайки: может быть, удастся прощупать почву, понять, что они о нем думают… И вместо того, чтобы пойти прямо домой на третью трапезу, Ури закладывает руки за спину и сворачивает в переулок между заборами — вроде как решил прогуляться. И глянь-ка, вот дела! Хаце-шапочник воспринимает Урин маневр как нечто само собой разумеющееся и пускается вслед за Ури, опираясь на свой черный костыль. Ури идет — и этот рядом: топ-топ. Просто друзья-приятели!
— Говорят даже, реб Ури, что вам кричали «Долой»… — говорит шапочник, почему-то опустив глаза.
— Говорят… — дипломатично отвечает Ури и замолкает.
А сам думает: может, вернуться? Может, хромой его завел в переулок, чтобы угостить костылем по шее, как хозяина купальни?
— А это правда? — переспрашивает шапочник, а глазки-то у него проницательные, как у цадика.
Видит Ури, что попался. Убегать от шапочника — стыдно, идти дальше — боязно, остается смотреть на носки своих ботинок, на то, как они сами собой шагают вперед помимо его воли. И вдруг Ури — все равно погибать — разражается речью:
— Говорят!.. Сам видишь… Все кричат «долой»: самодержавие — долой, царя — долой, меня — долой: а кого не «долой»? Коли так, ничего не поможет. Потому что, ежели бы можно было помочь, то уж помогли бы. Все бы помогли. Я бы помог, каждый бы помог. А кто бы не помог? Не могут помочь. Пойди-ка — помоги!
Хаце-шапочник слушает, навострив красные уши под картузом, и молчит. Ури тоже молчит, и кажется, что каждый из них выискивает способ, как бы развязать другому язык. Но Ури разнервничался от собственных монотонных слов. Он горячится, мотает головой, произносит с нажимом каждое слово, растягивает каждый слог:
— Нет, меня не переубедишь, ежели… Ежели можно было бы помочь — помогли бы, никто бы не отказался помочь… Потому что, ежели можно помочь, то помогают, а ежели нельзя помочь — то никто и не поможет.
Хаце хромает вслед за Ури и молчит, а Ури, распалившись еще больше, выпевает с нажимом на «ежели»:
— Ежели бы можно было помочь, точно помогли бы. Каждый бы помог. Весь город бы помог. Даже мой старшенький, который учит Гемору, помог бы. Но поскольку никто не может помочь, то я-то как помогу? Чем одиночка поможет?
А шапочник хромает следом и терпеливо выслушивает, как дядя Ури без конца повторяет привязавшийся к нему глагол — во всех временах, лицах и наклонениях: помоги, помочь, помог, помогают, помогут, помогли, надо помочь, обязаны помочь. Хаце слушает и с интересом ждет, на сколько дяде Ури хватит горючего, чтобы, наконец, и ему, Хаце, вставить слово. Но дядя Ури как заведенный ходит по кругу: он месит глагол «помогать», как тесто, играет с ним, как кошка с мышкой, приправляет его вопросительными знаками, точками, удивлением, серьезностью, смешками:
— Помочь, говоришь! Хе-хе, словами-то не поможешь. От слов до помощи — путь неблизкий. Ну-ка возьми да помоги! Так тебе сейчас и помогут. То есть хотеться-то всем хочется, но это еще не значит, что и вправду помогут…
Хаце чувствует дяди-Урину слабость и улыбается. Теперь-то он уверен в своей победе. Тихо! Слава Богу, что реб Ури на минуту остановился и вытянул руки, растопырив пальцы, как оленьи рога. Тут шапочник и успевает воткнуть свой острый вопрос, как иголку в ватную шапку: