Выбрать главу

— Как это так, реб Ури, чтобы вы — и не знали?

Ури, опустив вытянутые руки, прислушивается:

— А?

— Чтобы вы — и не знали, как помочь? — тихо и почти смущенно переспрашивает шапочник. — А ежели помочь нельзя, так надо бежать к приставу, так что ли? Упасть ему в ноги и сказать: «Господин ты наш, барин-батюшка, погляди, возьмись, наведи порядок!..»

Ури замирает, потом немного наклоняется и заглядывает Хаце-хромому под козырек. А тот стоит, опершись на костыль, и смотрит тихо и даже отчасти смущенно. Ури понимает, что перед ним тот еще пройдоха, что ему зубы не заговоришь — надо все говорить прямо, как есть. И вдруг набирается смелости:

— Так, значит, молодой человек? Вот как заговорил!

Хаце молчит.

— Ну да, — говорит, коротко вздохнув, Ури, — тебе же бездельник Пейшка-рыжий «почту» приносит…

— У стен есть уши, реб Ури, — смущенно отвечает шапочник. — Вы же ученый человек. Вам так вести себя не пристало.

Тут Ури чувствует прилив храбрости. Он быстро оглядывается: они стоят с Хаце вдвоем, среди пустынных огородов, в осенних сумерках после минхи. Кто знает, кого тут хромой припрятал за заборами? Ури охватывает тоска от предчувствия опасности. Но шапочник перехватывает его блуждающий взгляд и тихо, как будто утешая, говорит:

— Не бойтесь, реб Ури. Мы тут с глазу на глаз. Никто не собирается причинить вам вред. Наоборот… С вашей стороны очень мило, что вы не захотели говорить с… с этим доносчиком, я имею в виду Йошку-парикмахера.

— Да вы все знаете, как я погляжу! — качает Ури головой.

— Мы все знаем, — подтверждает шапочник, — и поэтому я… и поэтому мы решили попросить вас, реб Ури, поговорить с вашим братом Зямой о его подмастерьях… Чтобы они помирились по-хорошему… Вас он, может, и послушает.

— Говорил уже, говорил! — отвечает Ури с легким раздражением. — Схожу к Зяме после гавдолы еще раз. Посмотрим.

Шапочник делает какое-то странное движение своим костылем, как будто подпрыгивает, и поспешно говорит:

— Вы уже говорили с ним? Говорили? Реб Ури, это очень хорошо с вашей стороны. Реб Ури, то, что вас сегодня обидели, — это несправедливость… большая несправедливость. Такое больше не повторится…

3.

Ури чувствует, как тают боль и обиды, тяжелым камнем лежавшие на сердце весь день. На душе у него становится легче. Он все еще чувствует себя глуповато, как тот перепуганный еврей, который издали видит в лесу разбойника с топором под мышкой, а когда разбойник подходит ближе, выясняется, что это другой еврей с мешочком для тфилин, который здоровается и просит понюшку табака.

Ури смотрит на Хаце по-новому и видит перед собой все понимающего, умного и сердечного молодого человека, который беден и измучен, сам почти нищий, калека, всю неделю сидит за столиком на рынке и шьет магерки для крестьян, а в субботу днем занят заботами чужих подмастерьев, людей совсем другой профессии. Подвергает свою жизнь опасности…

Дядя Ури слегка растерян. Его хозяйская самоуверенность колеблется. Новый субботний сюртук теряет всю свою солидность. Ури хотелось бы сейчас быть одетым попроще, победнее — как, например, Хаце-шапочник. Ему почти стыдно твердо стоять на двух одинаковых ногах… Эта сладковатая униженность, эта близость к нищему шапочнику так действуют на дядю Ури, что он вспоминает все старые обиды, все старые гойские притеснения, и ему хочется от всего сердца выговориться, пожаловаться такому понимающему человеку, как Хаце. Ури поворачивает к дому и при этом говорит, обращаясь к шапочнику:

— По-моему… Ты, поди, думаешь, то есть твоя шайка думает, что я за фонек горой, за их, так сказать, справедливость. М-м-м… Накось выкуси! Я, слава Богу, знаю, что сталось со Шкловом после изгнания из Москвы, после гонений Сергея[283], да сотрется имя его! Нету больше тех заработков, нету!.. Что? Я сам, что ли, не лежал, спрятавшись в подвале в Москве без прав[284], по мне, что ли, мыши не прыгали?

— Вот-вот, — радуется Хаце-шапочник, — вот и мы о том же. Нас всех оттуда вышвырнули. У нас один враг…

— Я только одного не понимаю, — углубляется в рассуждения дядя Ури. — Ладно, без самодержавия там и прочих подобных радостей вы, может, обойдетесь, но как обойтись без царя? Кто будет править? Все вместе? Что же тогда будет со всей Pacceeй!

Хаце-шапочник потихоньку агитирует Ури:

— А как же Америка, реб Ури? Америка же обходится без царя с крестом на короне. Там раз в несколько лет выбирают президента, так же как вы выбираете габая в любавичском бесмедреше, и ничего, он правит совсем неплохо. А если ему приходится трудно или вдруг потребовалось слишком много денег, он советуется с общиной — прямо как Исроэл-габай, не рядом будь помянут, в любавичском бесмедреше. И ничего страшного. Напротив, все живут в почете и богатстве. От кого в Шклов приходят деньги в заказных письмах? От американских родственников, от ремесленников, которые раньше здесь умирали от голода по семь раз на дню…

вернуться

283

См. примеч. 1 на с. 15 (примечание 10).

вернуться

284

Имеется в виду право жительства.