И вот они‑то должны искоренять измену! Это было бы смешно, не будь это так ужасно. Неудивительно, что им пришлось вызвать сюда человека, чье брюхо не простирается на километр от ремня! «Gott mit uns» написано на пряжках наших ремней. А у них животы такие, что Богу за ними нашей грешной земли просто не разглядеть — а на сами животы Господь наверняка смотреть не желает.
Поскольку они все жирны, медлительны и бесполезны, мне придется самому пойти в рабочие кварталы и пронюхать, где тут кроется измена. И я пронюхаю обязательно, и мы непременно положим этому конец, и Второй Рейх по–прежнему будет править Европой, выполняя свою историческую миссию.
С каким нетерпением я жду того момента, когда, исполнив свой долг, я снова увижу тебя, обниму и прижму тебя к себе, поглажу твои золотистые волосы. Верно говорят, что сладка награда солдату за ратный труд. Мысль о тебе заставляет меня трудиться с удвоенной энергией, чтобы приблизить час возвращения домой.
Также передай своей матери, что я по–прежнему ее любящий полубрат, и что я напишу ей, как только у меня будет время. Как всегда, обожающий тебя
Дядюшка Альф.
Моя дорогая и любимая Ангела,
Я надеялся, что к этому времени получу от тебя хотя бы одно письмо, но полевая почта меня пока не радует. Без слов о нежных чувствах, которые ты по–прежнему ко мне испытываешь, жизнь кажется пустой и бессмысленной. Я исполняю свой долг — я всегда исполняю свой долг, ибо враги Германской Империи должны быть уничтожены, где бы они ни находились — но жизнь все равно никчемна, должен признаться тебе в этом с грустью в сердце.
Что же до французов… Gott im Himmel, они всегда будут нашими непримиримыми врагами. Какая ненависть у них на лицах, когда мы проходим мимо! Пока мы поблизости, они ведут себя вежливо, но как им хочется реванша! Судя по бросаемым в нашу сторону взглядам, они верят в то, что второй раунд нашего поединка окончился бы иначе. Вся германская политика направлена на то, чтобы второй раунд не начался никогда.
Как я благодарен Богу за то, что генерал фон Шлиффен был столь непреклонен во время войны, продолжая наступление в Бельгии и Франции, и нисколько не ослабляя мощнейший правый фланг, несмотря на неожиданно быстрое русское вторжение в наши восточные провинции. Как только мы окружили Париж, выбили из войны англичан и заставили просить мира ублюдочную Третью Республику, мы без труда вернули себе те кусочки территории, которые украли у нас царские орды. Очень скоро мы выкинули славянских недочеловеков из фатерланда — назад в степи, где им самое место! Мы так пока что и не воздали России должного в полной мере, но и этот день когда‑нибудь придет. Я в этом не сомневаюсь — нельзя позволить этим казацким ордам снова угрожать цивилизованной Европе.
Однако вернемся к французам. В Лилле, как и везде в этой стране, постоянно возникают, зреют и зарождаются бесконечные планы реванша. Я должен до них докопаться, пока они не оказались слишком опасными. От местной фельджандармерии помощи не жди — это ясно как Божий день. Но я тем не менее уверен в себе. Сверхчеловек движется к победе, если надо — в одиночку, и ничто не может его остановить. Таков мой план действий в Лилле.
Я жажду получить от тебя весточку. Сознание того, что твои чувства ко мне совпадают с моими чувствами к тебе, укрепили бы мой дух в смертельной схватке с врагами германского народа и Кайзера. Мечтаю увидеть тебя снова как можно скорее. Я пригласил бы тебя на скромный пикничок, и мы бы гуляли при луне и целовались до изнеможения. С надеждой на возвращение домой героем, я буду и дальше бороться здесь, на чужбине, с красными, евреями и всеми остальными злодеями, строящими козни против фатерланда. Со всей моей любовью и патриотизмом, остаюсь твой
Дядюшка Альф.
17 мая 1929 года
Дорогая, любимая Гели,
Как я рад наконец‑то получить от тебя весточку! Когда я получил твое письмо, я прежде всего поцеловал почтовую марку, зная, что всего два дня назад к ней прикасались твои сладкие губы. Я рад, что в Мюнхене все хорошо, хотя я не знаю, радоваться ли тому, что ты пела в кафе. Мне это как‑то не кажется очень респектабельным, пусть это и было, как ты говоришь, «весело». Долг и дисциплина — превыше всего, всегда и везде. Народ, не понимающий этого, обречен. Скажем, французы до войны очень любили повеселиться. Сейчас они за это расплачиваются, и они это вполне заслужили.