Дядюшка Альф.
29 мая 1929 года
Моя дорогая и горячо любимая Гели,
Himmelherrgottkreuzmillionendonnerwetter! Какие они идиоты! Ослы! Глупцы! Как мы только выиграли войну? Неужели французы и англичане были еще большими кретинами? Это трудно представить, но так оно, наверное, и было.
Когда я вернулся в фельджандармерию, убедившись в том, что никто из осторожных голубеводов за мной не следит, я первым делом написал тебе, а потом немедленно потребовал, чтобы мне дали достаточно подкрепления, чтобы справиться с бешеными и злыми французами, которые соберутся сегодня вечером у мадам Лии.
Я изложил свое стопроцентно резонное и логичное требование, и мне ОТКАЗАЛИ!
— О, нет, так нельзя, — говорит толстый и глупый сержант, который отвечает за такие вещи. — Слишком незначительный повод для такой просьбы.
Слишком незначительный повод!
— Вы совершенно не заботитесь о службе Рейху? — говорю я пламенным тоном. — Вы совершенно не заботитесь о том, чтобы помочь своей стране? — Я трясу пальцем перед его лицом и смотрю, как качаются его челюсти. — Вы хуже француза! — кричу я. — Французу, хоть он и расовый дегенерат, по крайней мере есть за что не любить Германию. Но вы‑то? Почему вы ненавидите свой собственный фатерланд?
Он покраснел как сочная ягода, как спелый помидор.
— Вы не соблюдаете субординацию! — басит он.
Не соблюдаю, когда поступить иначе — предать Кайзеррейх.
— Я доложу о вас коменданту. Он вам покажет — только погодите.
— Докладывайте на здоровье! — усмехаюсь я. — Бригадир Энгельгардт — храбрец, настоящий воин… в отличие от некоторых. — Толстый сержант покраснел еще больше.
Уже был двенадцатый час, и бригадир нежился в постели, так что меня не могли вызвать к нему раньше следующего утра. Можешь быть уверена, что я явился в фельджандармерию как можно раньше. Также можешь быть уверена, что я был в форме, в полном соответствии с инструкциями: никакой кепки и твидового пальто, которые за день до этого я носил для конспирации.
Конечно же, сержант все еще где‑то храпел. А ты ожидала чего‑то иного? Надеюсь, что нет! Такие люди всегда ленивы, даже когда им надлежит быть особенно ретивыыми — вернее, чаще всего именно в тех случаях, когда им надлежит быть особенно ретивыми.
Итак, я сидел себе, сияя всеми пуговицами — ибо на них я обратил особое внимание — когда пришел комендант. Я вскочил на ноги, вытянулся по струнке — даже спина заскрипела, как дерево на ветру — и отдал честь так, что любой сержант в Имперской Армии залюбовался бы и использовал как пример для глупых, недисциплинированных новобранцев.
— Явился по вашему вызову, герр бригадир! — отрапортовал я.
— Здравствуйте, сержант, — ответил бригадир Энгельгардт прямо и по–мужски, за что его всегда уважали — даже, можно сказать, любили — солдаты во время Великой Войны. Видишь ли, я по–прежнему пытался хорошо о нем думать, хотя он и наступил на горло моей песне несколько дней назад. Он отсалютовал мне четко, по–военному, и затем спросил: — Но в чем, собственно, дело?
Он только что пришел, и еще не успел прочесть донос, который этот глупый и жирный как свинья сержант на меня написал. Мне следовало ковать железо, пока оно было горячо.
— Я полагаю, что выследил этого хорька Дорио, герр бригадир, — сказал я, — и теперь мне нужна помощь фельджандармерии, чтобы его поймать.
— Ну–ну, — сказал он. — Это действительно интересная новость, Ади. Зайди‑ка в мой кабинет и расскажи поподробнее.
— Яволь, герр бригадир! — сказал я. Все в мире было снова хорошо и правильно. Бригадир совсем не продажен — напротив, он такой же порядочный человек чести, каким я его знал на фронте. Как только я изложу ему все несомненные факты, как он сможет не прийти к тому же выводу, к которому пришел я? Он признает мою правоту. Я был уверен в этом.
Вне всякого сомнения, он так бы и поступил, если бы не взглянул на бумаги на своем столе. Пока я стоял по стойке «смирно», он пролистал их — и нашел на самом верху те лживые, клеветнические и идиотские обвинения, которые выдвинул против меня этот идиот–сержант из местной фельджандармерии. Пока он читал эту нелепую фальшивку, его брови поднимались все выше и выше. Он зацыкал зубом, как мать в разговоре с непослушным ребенком.
— Ну–ну, Ади, — сказал он, прочитав наконец весь этот набор инсинуаций — а что еще там могло быть, когда донос был направлен против меня и против самой истины. Бригадир Энгельгардт грустно покачал головой. — Ну–ну, — повторил он. — Я вижу, ты зря времени не терял, не так ли?