Синтия напряглась, глядя мужу в спину. Когда он обернулся, она постаралась улыбаться.
– Наверное, неполадки со связью, – отмахнулась она, но Гарт нахмурился.
– Нет, ты сбросила мой звонок.
Ему было тяжело смотреть ей в лицо, так что он вернулся к раковине и стал отчаянно мыть тарелку.
– Ну да, – нехотя согласилась Синтия, – сбросила. Не могла ответить, но всё же в порядке?
– Вопрос такой, – не оборачиваясь, сказал Гарт тоном строгого учителя, – где ты была?
Он мучительно медленно отставил тарелку в сушку, мучительно медленно отжал губку и развернулся к Синтии, вытирая руки полотенцем. Повисла тишина; они смотрели друг на друга, зная ответ, но никто не хотел произносить его вслух.
– Я всегда спокойно оставался на работе подольше, потому что был уверен, что здесь всё будет в порядке, – сказал Гарт; он продолжал тереть руки полотенцем, хотя в этом уже не было необходимости.
– Всё и было в порядке, – возразила Синтия и отпила ещё чаю.
– Скажи честно: сколько раз ты ещё ходила в замок, когда я об этом не знал?
Это было уже чересчур. У Синтии вспыхнули щёки, и улыбка слетела с её лица:
– Один раз, один, хорошо? Он просил о помощи, ясно?
Она с усилием выдохнула, пытаясь успокоиться.
– Я думаю, он чувствовал, что что-то должно произойти. Я думаю, он хотел… попрощаться.
Синтия посмотрела на Гарта, ища сочувствия: разве он не поступил бы так же, если бы друг попросил прийти?
– Но теперь-то какая разница, – закончила мысль Синтия. – Он уже мёртв.
Гарт зажмурил уставшие глаза; всё немножечко плыло перед его взглядом.
– Все мужчины, которых ты любишь, умрут – вот как? Может, мне тогда ничего никогда не грозило? – рассудил он.
– Что ты такое говоришь? – Синтия чуть не подскочила с места; чашка дрогнула в её руке, и чай пролился на стол.
Гарт подошёл и вытер пятнышко полотенцем.
– Ты в любой момент могла обмануть меня, и тебе не было бы ни капли за это стыдно, – заметил он.
– Что за… что за дурацкая ревность? – защищалась Синтия. – Я думала, мы это уже проходили! Я… Да и что толку теперь говорить: он мёртв, умер! ты можешь успокоиться?
– Именно потому, что он умер, – тихо возразил Гарт, развешивая полотенце на спинке стула, – он останется для тебя таким особенным. Потому что ты будешь думать о том, как всё могло бы быть, и винить во всём себя.
Синтия откинулась на спинку стула: он слишком хорошо её знал. Закрыв глаза, она сдерживала желание завыть.
– Иными словами, – продолжал Гарт, – пока существует Бронислав Патиенс, пусть даже только воображаемый, я всегда буду номером два.
Она с усилием подняла веки; слёзы уже скопились в уголках её глаз.
– Ты не можешь меня ни в чём обвинить, – прошептала Синтия, – я делала всё, чтобы у тебя был уютный дом, куда бы ты мог вернуться. Я поддерживала тебя во всём, и я делала всё, что ты скажешь. Я была хорошей женой.
– И я очень благодарен тебе за это, – Гарт сел напротив неё за стол и добавил: – Но ты не смогла сделать для меня главного.
Синтия смотрела на него и ждала приговора. Гарт стянул с безымянного пальца кольцо и положил перед ней на стол. У него обручальное кольцо было широким и плоским с мягким блеском красного золота.
– Синтия, я хочу, чтобы мы развелись.
Она уставилась на кольцо – единственную неподвижную точку в мире, который лихорадочно завертелся вокруг неё.
– Это была хорошая жизнь, но это была не моя жизнь, – пояснил Гарт.
Синтия знала, что всё решено. Она тихо роняла слёзы, снимая с пальца своё кольцо – тонкое и блестящее. Оно легло рядом с кольцом мужа.
– Но что же мне теперь делать? – пролепетала Синтия.
Страх и растерянность накатывали на неё волнами. Голос Гарта, спокойный и почти ласковый, вернул её к реальности:
– Иди в замок, иди к этим детям. Ты им нужна.
– Я?
– Только ты можешь им помочь.
Синтия решительно покачала головой. Это было, пожалуй, ей по силам.
– Значит, решено, – сказал Гарт, вздыхая. – Я приду в замок завтра утром и…
– Я переночую здесь.
– Как хочешь. Я буду спать внизу на диване.
С этими словами Гарт поднялся из-за стола и ушёл готовиться ко сну. Дрожащей рукой Синтия потянулась за чашкой; чай был уже очень холодный и какой-то горький.
Я еле поднялась – ноги затекли, и теперь в них как будто вонзилась тысяча маленьких иголок. Я потянулась, чтобы разогнать кровь.
Сквозь плотные шторы нет-нет, а проникал уже слабый серебристо-серый утренний свет. Я, прозаично мечтая о завтраке, бросила прощальный взгляд на дядю Бронислава. Его лицо в предрассветном полумраке будто стало каким-то свежим, почти мальчишеским, и безмятежным, как у человека, который видит хороший сон. Вздохнув, я повернулась к нему спиной и двинулась к выходу.