— Полюбуйтесь… Теперь мы все нехороши стали… А Дустали-хан превратился в любимца Марса, бога войны.
— Ничего… Лишь бы только ага успокоился, — так же тихо ответил ему отец. — А Дустали-хан пускай хоть в самого бога войны превратится.
Асадолла-мирза поскорее налил дядюшке еще рюмку коньяку. После бури воцарилось желанное спокойствие. В этот момент в дверях показался Пури. Но, прежде чем дядюшка успел заметить его, Асадолла-мирза подскочил к двери и прошипел:
— Ступай прочь… Ага тебя увидит и опять все вспомнит. Побудь пока за дверью!
С этими словами он закрыл дверь в коридор. Я стоял в сторонке, так что дядюшке меня не было видно, и Асадолла-мирза знаком показал мне, чтобы я там и оставался. Дядя Полковник подошел к князю и шепнул:
— Асадолла, а как же теперь с моим ковриком?
— Моменто, моменто, Полковник! Хотите, чтобы все сначала повторилось? Вы, кажется, говорили, что готовы собственную жизнь отдать ради аги…
— Но, князь, ведь этот шарлатан ничего не сделал! Я такого обета не давал, чтобы ни за что ни про что подарить ефрейтору Эштияг-хану исфаханский ковер!
Асадолла-мирза поднял брови:
— Ну, значит, заберете ваш ковер назад. Есть о чем волноваться!
— Да где же я теперь этого жулика разыщу?
— Ей-богу, ну я же объясняю вашей милости, что… Правда, ефрейтор согласился принять участие в нашей игре лишь потому, что сегодня вечером они должны были выступить из города. Но вы не беспокойтесь, он дал мне свой адрес. Напишите ему завтра: сардару Эштияг-хану, действующая армия, танк № 238.
— Чтоб ты провалился со своими княжескими фокусами, — сквозь зубы прорычал Полковник.
— Моменто, разумеется, если его не убьют, прежде чем письмо дойдет. Конечно, есть и другой путь: скажите, чтобы ага дал вам взамен свой исфаханский ковер!
— В самом деле! Только и остается сказать братцу, я, мол, дал этому ефрейтору взятку в виде коврика, чтобы он прибыл на переговоры вместо английского генерала! Что мне — жизнь надоела?
— Э-э, Полковник, жизнь ведь она по-разному поворачивается… То выигрыш, то проигрыш.
Дядя Полковник свирепо посмотрел на него и направился к остальным родственникам, которые окружили дядюшку Наполеона.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Сомкнутые веки дядюшки приоткрылись. Спокойным голосом он произнес:
— Да, я такого немало повидал… Даже Наполеон, которого всю его жизнь англичане преследовали своей злобой, даже он, когда после Ватерлоо удалился от дел, опять поддался на их обман и доверил им свою судьбу… Они ему много чего наобещали. Но в конце концов несчастный сложил голову на острове Святой Елены. Ну что ж, я ничем не лучше его…
Затем, как бы желая совершенно переменить тему, он обратился к Дустали-хану:
— Ну, Дустали, что у вас там вышло с Практиканом Гиясабади?
Дустали-хан, барабаня пальцами по столу, угрожающе заявил:
— Вы в семье старший… Или сами разъясните этому козлу поганому его обязательства передо мной, или разрешите мне законным путем пресечь его попытки посягнуть на честь и имущество нашего семейства.
Практикан Гиясабади, который, очевидно, накурился терьяку и пребывал в полном душевном равновесии, хладнокровно провозгласил:
— Во-первых, кто так говорит, тот поганый козел и есть, а во-вторых, когда это я нападал на жизнь, имущество и честь аги?
Тут в разговор влез Маш-Касем:
— Ей-богу, до сих пор никто не слыхал, чтобы какой-нибудь гиясабадец, отсохни мой язык, на чужую честь замахнулся… И вообще, зачем врать? Да во всей стране никто так честью не дорожит, как гиясабадцы.
Хотя Дустали-хан старался не терять самообладания, но при этих словах он не выдержал и накинулся на Маш-Касема:
— А ты бы уж молчал! Чтоб твои гиясабадцы вместе с их честью в аду сгорели!
Маш-Касем, который редко грубил, на этот раз огрызнулся:
— А вам так и надо — правильная пословица есть: «По господину и почет!» Про меня чего хотите говорите, а честь гиясабадцев это вам не шутка!
В этот момент я нечаянно посмотрел в сторону Асадолла-мирзы. К нему вернулась обычная беззаботность, лукавая улыбка снова заиграла на лице.
— Моменто, моменто, Дустали-хан. Маш-Касем прав. Честь гиясабадцев вас не касается. Вы ведь и сами рыцарь чести, так что…
Дядюшка повелительно возвысил голос:
— Тихо! Между двумя лицами возник, спор. Они вынесли его на обсуждение старейшин семьи. Надо подойти к их делу справедливо. Прошу дать сторонам возможность говорить. Продолжай, Дустали, но не отвлекайся по пустякам.
Дядюшкина строгость всех обрадовала. Было ясно, что на время англичане забыты. Дустали-хан, стараясь говорить спокойно, начал снова:
— Для сохранения чести семьи было решено, что этот, человек придет, женится на девушке, через месяц разведется с ней — и за все это получит две тысячи туманов. Так и сделали. Теперь, не говоря уж о том…
Практикан Гиясабади, который тем временем лакомился фисташковой халвой, перебил его:
— Две тысячи туманов вы дали, а я потом кое-что подсчитал… Так с вас еще…
— Что ты болтаешь, подлец, бесстыжая морда? Чего тебе подсчитывать?
Практикан невозмутимо ответил:
— Вы пять лет в доме моей жены прожили. Арендная плата — сто туманов в месяц… Ну, будем считать по пятьдесят. За пять лет набегает три тысячи. Пожалуйте разницу — тысячу туманов.
Дустали-хан от злости просто онемел. Зато Асадолла-мирза пробормотал:
— Нет, сто туманов в месяц это вполне умеренная плата. Правильно подсчитали. Шесть тысяч туманов — нормально…
Гнев Дустали-хана обратился против Асадолла-мирзы:
— Замолчи хоть ты, Асадолла!
— Моменто, я ничего не говорил. Господин Практикан допустил ошибку в подсчетах, я ему указал.
— Тихо, Асадолла, — одернул его дядюшка. Но тут опять вмешался Маш-Касем:
— Конечно, коли не хочешь дать, и двести туманов много… Вот у меня земляк был…
— Маш-Касем, дай господину Дустали-хану сказать, — остановил его Асадолла-мирза, — он же изволил говорить о посягательстве на честь.
Практикан Гиясабади, слегка постукивая по халве ручкой перочинного ножа, чтобы отколоть кусочек, хладнокровно произнес:
— Да, скажите, пожалуйста, на чью честь я покушался.
Весь дрожа от возбуждения, Дустали-хан прохрипел:
— Ага, вы только посмотрите, до чего может наглость дойти!.. Эта невинная дурочка…
— Сам ты дурак невинный, — тут же вставил Практикан.
Дядюшка Наполеон воскликнул:
— Господин Практикан, вы же служите в полиции, вы должны знать, каковы правила судебного заседания! В настоящий момент здесь происходит заседание семейного совета. Пока я не дам вам слова, вы не имеете права говорить! В свое время вы тоже сможете высказаться. Продолжай, Дустали!
— Обращаю ваше внимание на то, что эту невинную больную девушку обманул какой-то неизвестный негодяй…
Практикан опять прервал его:
— Обращаю ваше внимание, ага, он опять попусту болтает! — Воздев глаза к потолку, он продолжил: — Во-первых, негодяй тот, кто такие слова говорит, во-вторых, никого неизвестного не было.
Дустали-хан угрожающе приподнялся на стуле:
— Не было? Значит, тебе он известен? Ты знаешь, кто эту непорочную девицу ребенком наградил?
Положив в рот кусочек халвы, Практикан спокойно ответил:
— Еще бы не знать. Это я и был.
— Ты?! Ах ты лгун бессовестный!
— Нет, я чистую правду говорю.
Асадолла-мирза, лицо которого так и засияло, сказал:
— Моменто, господин Дустали-хан, разум и логика тоже иногда полезны. Господин Практикан откровенно признает, что это его ребенок, а вы утверждаете, что это ребенок неизвестного? Тогда либо назовите отца, либо согласитесь со словами господина Практикана.
Лицо Дустали-хана стало красным, как помидор. Он едва мог выговорить:
— Да когда же?.. Где?.. Этот человек вообще не был знаком с Гамар. Как это могло случиться, что мы ничего не знали?
Практикан все так же невозмутимо ответил: