— Дядя Асадолла, вы что-нибудь придумали? Есть выход?
— К сожалению, говорить с дядюшкой о твоем романе с Лейли решительно бесполезно. Я ведь предупреждал, что, стоит затронуть эту тему — делу конец. Я специально приходил, чтобы поговорить с ним о тебе, но положение очень и очень скверное.
— Что он сказал, дядя Асадолла? Прошу вас, не скрывайте от меня!
Немного поколебавшись, Асадолла-мирза ответил:
— Лучше, пожалуй, тебе знать, чтобы не питать напрасных надежд… Когда речь зашла о тебе, он заметил только: «Волчонок станет взрослым волком. Как ни воспитывай — без толку!»
— А вы что ответили, дядя Асадолла?
— Моменто, ты, видно, рассчитывал, что после этого я открою ему цель своего визита? Мол, пришел сватать вашу дочь за волчонка?.. Я теперь вот чего опасаюсь: когда он мне стишки читал, приперся Дустали-хан и все слышал. Боюсь, что он доведет это до сведения твоего отца и добавит к нашим затруднениям еще одно, Короче говоря, положение может ухудшиться.
— Куда же еще хуже, дядя Асадолла?
— А вот увидишь. Если только эти слова дойдут до твоего отца, не пройдет и двух часов, а уж он исхитрится как-нибудь оповестить дядюшку о ссылке этих деятелей в Арак. Вот тут-то и сыграют срочным порядком свадебку.
— А вы скажите Дустали-хану, чтоб не поднимал шума.
— То ли ты еще ребенок, то ли не понимаешь всей гнусности нрава Дустали-хама… Что бы я ему ни говорил, только хуже получится, а так все же есть надежда, что господь вразумит его и он попридержит свой мерзкий язык… На всякий случай ты пока разрабатывай версию Лжесанфранциско, а там посмотрим, что получится.
Растерянный и встревоженный, я расстался с Асадолла-мирзой. Опасения, которые он заронил мне в душу, мучили меня невыносимо. Что будет, если слова дядюшки действительно дойдут до отца и он выложит ему обстоятельства ссылки тех людей в Арак?
Тревога моя оказалась не напрасной. Я думаю, сплетник Дустали-хан сделал свое дело, потому что на следующий вечер, во время ужина у дяди Полковника, куда были приглашены дядюшка Наполеон и несколько человек ближайших родственников, нежданно-негаданно появилась Фаррохлега-ханум. Как всегда, она была с ног до головы облачена в черное.
— Низкий поклон вам всем… О-о, да тут цвет общества! А я вечером ходила на поминки по мужу Монир-ханум… Возвращалась оттуда, дай, думаю, зайду проведаю.
В комнате стало тихо. Шамсали-мирза, недавно вернувшийся из Хамадана, руководствуясь собственными представлениями о поддержании разговора, спросил:
— Кто это Монир-ханум?
— Монир-ханум — дочь Этемада оль-Мамалека… Бедняжке эти дни так тяжело… Муж ее — еще и не старый совсем — вернулся домой из министерства, пошел руки помыть да прямо около крана и упал замертво! Пока за доктором послали, он уж, прости господи, скончался. Сегодня на поминках говорили, что удар-то его хватил из-за этой истории с зятем…
— А что случилось с его зятем?
— Ну уж это-то вы должны знать… Зятя несколько дней назад вместе со всеми англичане арестовали и увезли. Говорят, в Арак сослали….
Вдруг раздался хриплый голос дядюшки Наполеона:
— Англичане? Почему?
Асадолла-мирза засуетился, пытаясь отвлечь внимание собравшихся от опасной темы, но дядюшка воскликнул;
— Подожди-ка, Асадолла! Вы, ханум, сказали, что англичане арестовали какую-то группу?
— Да, и среди них несчастного зятя Этемада. Жена, бедняжка, ничегошеньки о нем не знает.
Я в ужасе следил за разливавшейся по лицу дядюшки бледностью. Возможно, не все поняли причину дядюшкиного волнения, но кое-кто знал наверняка, а еще кое-кто догадывался.
Несколько мгновений стояло молчание. Только дядюшка бормотал:
— Англичане… англичане… приступили к делу, значит…
Внезапно он вскочил и крикнул:
— Касем… Касем! Пошли домой.
И, не обращая внимания на протестующие возгласы собравшихся, вышел из гостиной.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
Дядя Полковник побежал вслед за дядюшкой Наполеоном. .Собравшиеся удивленно переглядывались. Асадолла-мирза испытующе смотрел на отца, но тот держался вполне спокойно.
Наконец Фаррохлега-ханум сказала:
— Я не поняла, с чего это ага тан разволновался? Ведь муж Монир-ханум и его зять ему совершенно чужие!
Асадолла-мирза сердито покосился на нее, потом, стараясь скрыть раздражение, проговорил:
— Нет, ага волнуется из-за несчастного Мансура ос-Салтане. Знаете, это дядя Дустали-хана.
— А разве с дядей Дустали-хана случилось что?
— Да неужели вы, ханум, не в курсе? Уж так он, прости его господь, страдал…
Глаза Фаррохлега-ханум, почуявшей поминальную тризну, алчно блеснули:
— Ах ты боже мой! Как же это, я не слыхала? Когда он отмучился-то? А поминать где будут?
— Да пока не решили, где поминки устроить, он ведь только сегодня скончался.
— Надо же, горе какое! А я совершенно ничего не знала…
— Моменто, я полагаю, хорошо бы вам утешить Дустали-хана.
— Жалко, что час поздний, а то бы я…
— Да что вы, сейчас совсем не поздно, — заверил ее Асадолла-мирза, — я, как раз когда сюда шел, видел, что Дустали-хан только что вернулся домой.
Фаррохлега-ханум заколебалась, а Асадолла-мирза продолжал:
— При той дружбе, которую ваша матушка питала к покойному, я думал, что вы-то уж непременно будете у его смертного одра.
Фаррохлега-ханум решительно встала:
— Да, вы правы, некрасиво получилось. Я сейчас же загляну к Дустали-хану и Азиз ос-Салтане…
Когда Фаррохлега-ханум выкатилась, присутствующие, которые с большим интересом наблюдали, как Асадолла-мирза фабриковал свою новость, облегченно вздохнули. Асадолла-мирза обратился к дяде Полковнику:
— Надо было как-то сплавить отсюда эту старую сову. А теперь скажите, как там ага?
Дядя Полковник с мрачным видом ответил:
— Братец был очень рассержен и отправил меня назад. Сказал, что желает побыть один.
Час спустя в гостиной оставались только Асадолла-мирза, отец и дядя Полковник. Я притулился в уголке и слушал, о чем они говорят.
— Я всерьез боюсь, как бы ага не наложил на себя руки, — говорил мой отец. — Помните, он тогда рассказывал, что Наполеон принял яд после поражения?
Асадолла-мирза отпил немного вина.
— На этот счет я спокоен. Ведь и Наполеон, если помните, когда ему пришлось отречься, выпил яд, но затем, после Ватерлоо, он дожидался, пока его отошлют на остров Святой Елены.
— Ну, нельзя же надеяться, что ага будет следовать каждому шагу Наполеона…
Тут в разговор вступил дядя Полковник, долго сидевший в глубокой задумчивости:
— Асадолла, мне подумалось, может, мне лучше самому поговорить с сардаром Махарат-ханом?
— Поговорить с сардаром Махарат-ханом насчет аги? А какое отношение…
— Да не насчет аги, а насчет меня, — прервал его дядя Полковник. — Насчет моего коврика, который этот индиец забрал, — и дело с концом… Надо же что-то придумать! Это невиданное мошенничество и наглость…
— Господи, Полковник, речь идет о жизни вашего брата, а вы все о коврике!
— Да нет, за братца я не тревожусь. Братец не лозинка тонкая, чтобы эта буря сломила его. Человек, который всю жизнь провел в бою, сумеет выстоять под ударами судьбы.
Асадолла-мирза безнадежно посмотрел на отца:
— Ну, пожалуй, и мне пора. Отправлюсь ночевать под крылышко дражайшей мамаши Дас-хатун!
Шагая вслед за отцом и Асадолла-мирзой к нашему дому, я слышал, как князь тихо и саркастически спрашивал отца:
— Вы не догадываетесь, кто мог рассказать Фаррохлега-ханум эту историю про арест англичанами группы лиц и высылку их в Арак?
Отец остановился и доверительно коснулся его руки:
— Я не совсем понимаю ваши намерения, князь.
— Моменто, Моменто, нет у меня никаких намерений, я просто спросил.
— Да нет, нет, вы намекали… Если вы думаете, что я приложил к этому руку, то ошибаетесь. Клянусь духом отца, я сам был в полном недоумении.