Дядюшка, повысив голос, заявил:
— И вообще, я прекрасно себя чувствую!.. И в докторах не нуждаюсь!.. Извольте удалиться, господин доктор!.. Разводите свое вранье и плетите свои интриги в другом месте!
Дядя Полковник, чтобы сменить тему, спросил:
— Братец, что все-таки случилось? В дом воры залезли?
Дядюшка Наполеон, который, увидев доктора, напрочь забыл о причине переполоха, тотчас спохватился и, в ужасе оглядевшись по сторонам, кивнул головой:
— Да, да, вор… Я сам слышал, как он тут ходил… своими глазами видел его тень… Эй, быстро закройте все двери!
Неожиданно дядюшка заметил моего отца. Гневно поджав губы, дядюшка уставился в пустоту и закричал:
— А этому-то что здесь надо? Превратили мой дом в караван—сарай! — и, указав длинным костлявым пальцем на дверь, рявкнул: — Вон!
Отец пронзил его взглядом и, направляясь к двери, вполголоса заметил:
— Ну и дураки же мы все! Спали бы себе спокойно до утра… Так нет ведь — ринулись спасать знаменитого героя Казерунекой битвы, который от страха чуть не окочурился под кроватью.
Дядюшка рывком вскочил и хотел вырвать ружье из рук дяди Полковника, но тот успел спрятать его за спиной.
Доктор, подхватив саквояж, в ужасе почти бегом кинулся к двери. Я тоже двинулся к выходу вслед за матерью. Уже с порога я бросил прощальный взгляд на Лейли и ушел, унося в памяти ее заплаканные глаза.
Голос дядюшки Наполеона, громко излагавшего стратегический план поимки вора, провожал меня до самого дома.
Однако розыски, предпринятые дядюшкой и его соратниками, ничего не дали. Вор как сквозь землю провалился. Через полчаса в саду снова воцарилась тишина.
Я был настолько взбудоражен, что никак не мог заснуть. Я ничуть не сомневался, что именно Пури свел на нет усилия всей семьи, пытавшейся помирить дядюшку с моим отцом. По тому, как Пури вел себя на балконе, было ясно, что это он донес дядюшке Наполеону о разговоре с доктором Насером оль-Хокама. Ух, с каким удовольствием я бы выбил Пури его длинные зубы! Вот ведь подлец! Вот ябеда! Хорошо бы дядя Полковник догадался о предательстве собственного сына. А если он до сих под ничего не понял, я должен ему об этом рассказать!
Хотя я не спал почти всю ночь, наутро я поднялся раньше всех и бесшумно выскользнул в сад.
Маш-Касем поливал цветы. Его вид привел меня в изумление: штаны его были, как обычно, закатаны до колен, но на плече висела дядюшкина двустволка.
— Маш-Касем! Чего это ты с ружьем? Он беспокойно огляделся, потом сказал:
— Беги-ка, милок, обратно! Домой к себе беги!
— Но почему, Маш-Касем? Что случилось?
— Черный сегодня день, дурной! Самый что ни на есть настоящий день Страшного суда. Ты и отцу своему скажи, и матушке, чтоб сюда не ходили.
— А в чем дело-то?
— Э-э! Зачем мне врать?! Тяжело у меня сегодня на душе, ох как тяжело! Ага приказ отдали, ежели кто из вашей семьи хоть на шаг зайдет вот за это дерево, стрелять такому прямо в самое сердце!
Если бы не понурый, насупленный вид Маш-Касема, я бы подумал, что это шутка. Поправив на плече ружье, Маш-Касем продолжал:
— Сегодня спозаранку Аббас-ага… ну тот, который голубей разводит, вчерашнего вора поймал, когда тот через крышу нашу лез.
— Ну и что с ним сделали?
— Зачем мне врать?! Ага поначалу хотел прикончить его прямо на месте, да я за беднягу заступился… Связали его, сейчас сидит под арестом в подвале. Меня приставили к нему караульным…
— В подвале?.. А почему не сдали его в полицию?
—. Да какое там! Ага, чего доброго, сегодня же его и повесит, прямо тут, в саду.
Я оторопело молчал, Маш-Касем снова огляделся по сторонам.
— Ты, милок, того… не нужно тебе со мной разговаривать, а то, если ага узнает, что я с тобой разговоры разговариваю, глядишь, и меня заодно прикончит.
— Маш-Касем, но при чем тут наша семья? Почему дядюшка на нас сердится?
Маш-Касем покачал головой:
— Ты вот, голубчик, спрашиваешь, при чем тут ваша семья… Да, ежели б ты знал, кто вором-то оказался, тогда бы понял, что дело дрянь… Ой—ё—ёй… Дай-то бог, чтоб все обошлось!..
Теряя голову от тревоги, я спросил:
— А кто же этот вор, Маш-Касем? Что он украл?
— Э-э! Зачем мне врать?! До могилы-то… Ох, ты ж господи! Смотри-ка! Ага идет!.. Беги отсюда быстро! Беги! Пожалей свои годы молодые, беги!.. Или хоть спрячься куда!
Поняв, что убежать я уже не успею, Маш-Касем подтолкнул меня к большому самшитовому дереву, в густой листве которого можно было легко спрятаться, а сам отошел в сторону и продолжал поливать цветы. На дорожке показался дядюшка Наполеон. При виде его хмурого лица меня охватил ужас.
А когда дядюшка заговорил, я понял, что он страшно разгневан.
— Касем! Разве тебе не было приказано караулить вора?! Нашел время цветами заниматься!
— Не извольте беспокоиться, ага! Я и отсюда за ним слежу.
— Это как же ты отсюда следишь за вором, который в подвале сидит?
— А я то и дело бегаю, его проверяю… Что решили-то с ним делать, ага? Кормить ведь его придется… в расход он вас введет… Может, лучше сдадите в полицию — нам же спокойнее будет.
— В полицию? Пока он во всем не признается, я его не отпущу. Тем более, что я и так почти наверняка знаю — его это происки! — И дядюшка махнул рукой в сторону нашего дома.
МапьКасему было явно не по себе: он тайком посматривал на самшит, укрывший меня густыми ветвями.
— Этот Хамадолла слугой у него был несколько лет, — продолжал дядюшка. — Вроде и не воровал никогда. Работящий был, набожный… А теперь — нате вам! — в дом мой залез. Не—е—т, дело ясное, подучили его! Это все заговор против меня!
— Да вы лучше меня послушайте, ага. Зачем мне врать?! До могилы-то… Без работы он сидел, обнищал. Хотел небось дела свои поправить.
Дядюшка задумался и молчал. Маш-Касем продолжал поливать цветы, изредка посматривая в сторону моего убежища.
Неожиданно дядюшка хрипло сказал:
— Знаешь, Касем, меня сейчас больше всего беспокоит длинный язык этого мерзавца.
— Вы о ком, ага?
Дядюшка снова махнул рукой на наш дом.
— Кто свою честь не бережет, тот и другого ославит почем зря. Боюсь, распустит он сплетни по всей округе.
Маш-Касем покачал головой:
— Что ж, ага, в драке халву не раздают, — и, наверняка, вспомнив о невидимом, но все слышащем свидетеле, решил сменить тему, чтобы дядюшка не углубился в опасные дебри. — А почему бы вам не забыть все обиды. Взяли бы да и расцеловали друг друга! Глядишь, ссоры как не бывало.
— Чтоб я помирился с этим человеком?! В дядюшкином голосе звучали такая злоба и ярость, что Маш-Касем перепугался:
— Да я ничего и не сказал, ага… Оно конечно, мириться, с ним никак нельзя… Уж больно он вас обидел…
— Одним словом, боюсь я, начнет он распускать сплетни, наговорит людям ерунду всякую.
— Чего ж тут бояться, ага? По моему разумению, вы с ним все, что хотели, уже друг другу сказали.
Потеряв терпение, дядюшка раздраженно проворчал:
— Неужто ты так ничего и не понимаешь?! Забыл, что ли, что вчера случилось? Нездоровилось мне слегка, не по себе было… Ты помнишь, что он сказал уходя?
— Зачем мне врать?! До могилы-то… Нет, не помню.
— Как это не помнишь? В общем, из того, что он сказал, можно было попять, будто я вора испугался.
— Господи помилуй! Вы?! Испугались?! Да вам страх и неведом!
— А я тебе про что толкую! Уж кто—кто, а ты-то лучше других знаешь — ведь ты был рядом со мной и в битвах, и в походах, и в разных опасных передрягах. Тебе-то уж должно быть известно, что для меня самого слова «страх» но существует.
— Ей—богу, зачем мне врать? До могилы-то… Аллах свидетель, никак невозможно о вас такое сказать! Еще до Казерунской кампании покойный Солтан Али-хан говорил, что второго такого смельчака, как ага, поискать надо!.. Помните ту ночь, когда в нашу палатку ворвались бандиты?.. Господи, прямо будто вчера это было! Как сейчас помню… Вы тогда одной пулей троих наповал уложили…