— Удивительно! Поразительно!.. Ты до сих пор не сказал, куда спрятал труп.
— Отнес его в свой огород и там закопал.
Сыщик опять подскочил к нему:
— Кто тебе помогал? Быстро, немедленно, срочно! Отвечай!
— Никто, инспектор. Я сам его до огорода дотащил. — И, приложив руку к пояснице, Асадолла-мирза сморщился: — Ох… поясница!.. До сих пор болит. Вы и представить не можете, какой он был тяжелый!
Азиз ос-Салтане, закатив глаза, заметила;
— Покойный был не дурак пожрать.
Дядюшка крикнул:
— Ханум! Как не стыдно! Хватит!
Сыщик заорал:
— Молчать! И вы тоже… молчать! Всем молчать! Вперед, к месту сокрытия трупа!.. До нашего возвращения никто не имеет права покидать сад! Молчать! Ханум, вы тоже оставайтесь здесь, пока я не приду!
— Ни за что! Я иду с вами!
— Ханум, вам вряд ли будет приятно увидеть обезглавленный труп. Вы лучше…
Азиз ос-Салтане решительным жестом заставила его замолчать и, указывая пальцем на Асадолла-мирзу, заявила:
— Что ж, по-вашему, я допущу, чтоб вы повели парня на закланье, как барана какого, а сама здесь останусь?! Пошли! Чьему мужу голову отрезали? Вашему или моему?
Двинувшись вслед за сыщиком и Азиз ос-Салтане, Асадолла-мирза пробормотал себе под нос:
— Спаси меня, святой Али!.. Этого еще недоставало!
Как только троица ушла, дядюшка прежде всего посвятил Шамсали-мирзу в свой план, а затем начал энергичные поиски Дустали-хана. Он разослал родственников и слуг в несколько мест, где тот предположительно мог спрятаться. В это же время появился до сей поры не выходивший из дома дядя Полковник и, узнав о последних событиях, бросил все силы на урегулирование конфликта — между дядюшкой Наполеоном и моим отцом. Первым делом он решил подготовить надлежащую почву и категорически заявил дядюшке Наполеону, что, если до вечера в семье не восстановится мир, он без размышлений выедет из завещанного ему отцом дома и сдаст его кому-нибудь из местных хулиганов. Следуя его примеру, моя мать пригрозила отцу, что, если ссора не прекратится, она отравится терьяком 17.
И вот, пока дядюшка и его гонцы обыскивали окрестности, а Асадолла-мирза и Азиз ос-Салтане в сопровождении инспектора уголовной полиции следовали к месту сокрытия трупа, под руководством дяди Полковника в его же доме был созван экстренный семейный совет.
Начались переговоры о прекращении конфликта. Дядя Полковник и Шамсали-мирза несколько раз ходили то к дядюшке Наполеону, то к моему отцу. Многие проблемы оказались вполне разрешимыми, и стороны не возражали в ряде случаев пойти на уступки. Дядюшка был согласен в дальнейшем не чинить препятствий свободному поступлению воды. Отец соглашался забыть о покушении Азиз ос-Салтане, а также о возможной связи Дустали-хана с женой мясника. Дядюшка выразил готовность попросить, проповедника Сеид-Абулькасема опровергнуть версию об использовании алкоголя для изготовления лекарств в отцовской аптеке, а отец обещал для облегчения миссии проповедника уволить своего управляющего и на его место взять другого. Отец был готов воздерживаться от публичных поношений Наполеона, но тем не менее отказывался восхвалять его. После нескольких визитов дяди Полковника и Шамсали-мирзы отец выразил согласие в присутствии всех родственников заявить, что хотя деятельность Наполеона оказалась пагубной для Франции, тем не менее император любил свою отчизну.
Однако, как ни старались родственники, отец отказывался признать вклад дядюшки в борьбу за Конституцию, и единственная уступка, на которую он все же пошел, заключалась в обещании не подвергать сомнению доблесть, проявленную дядюшкой на юге страны во время схваток с бандитами, особенно в Казерунской кампании и в битве при Мамасени.
Неразрешимой оставалась лишь проблема подозрительного звука. Дядюшка ожидал, что отец на общем семейном сборе признает, что, хотя подозрительный звук и раздался с той стороны, где он находился, произошло это без злого умысла. А отец категорически отрицал какую бы то ни было причастность к подозрительному звуку и требовал, чтобы дядюшка извинился перед ним за язвительные стихи: «Кто недостойных возвышает…» В конце концов парламентеры постановили свалить подозрительный звук на кого-нибудь другого и заставить этого человека аргументированно доказать, что звук был произведен именно им.
Идея получила почти единогласное одобрение, но имелось три осложняющих обстоятельства. Во-первых, дядя Полковник и Асадолла-мирза, равно как и все другие, кто был готов принять вину на себя, в момент происшествия находились слишком далеко от дядюшки, а что касается Гамар, то ее мать была не намерена приносить дочь в жертву мирному урегулированию. Идея же как раз была в том, чтобы приписать подозрительный звук не кому угодно, а непременно человеку, находившемуся достаточно близко от дядюшки. Во-вторых, этому человеку следовало публично взять на себя грех. И наконец, третья трудность: парламентеры должны были убедить дядюшку, что признавшийся говорит чистую правду.
Вдруг в разгар всех этих дискуссий и споров Шамсали-мирза воскликнул:
— Погодите-ка! Если память мне не изменяет, в тот вечер рядом с агой, кроме тех двоих, находился еще и Маш-Касем.
Кто-то запротестовал: .
— Но Маш-Касем стоял не сбоку от аги, а у него за спиной.
Шамсали-мирза с раздражением крикнул:
— У аги же не было акустического компаса!
Присутствовавшие один за другим согласились, что в тот вечер, когда дядюшка Наполеон рассказывал о битве при Казеруне и целился в лоб атаману разбойничьей шайки, и особенно в тот момент, когда раздался подозрительный звук, Маш-Касем действительно стоял рядом.
Но дядя Полковник озабоченно покачал головой:
— Вы рано радуетесь. Я Маш-Касема хорошо знаю. Он не из тех, кто поддается нажиму… Он убежден, что человек, имеющий понятие о чести, не позволит себе такой оплошности.
Шамсали-мирза задумался и, помолчав, сказал:
— Это правда. Если помните, Маш-Касем неоднократно рассказывал про свою племянницу, которая однажды на чьей-то свадьбе так же оконфузилась, а потом покончила самоубийством.
— Может, если мы предложим ему солидную сумму… Хотя вообще-то он не падок на деньги…
Опасаясь, как бы зыбкий призрак мира, начавший вырисовываться на горизонте, вдруг не растаял, я с жаром заявил:
— Знаете что, дядя! Маш-Касем давно говорит, что больше всего на свете хотел бы построить в Гиясабаде крытое водохранилище и передать его в дар местным жителям.
Все шумно подтвердили мои слова. Была высказана надежда, что ради осуществления своей заветной мечты Маш-Касем согласится нам помочь.
Перед тем, как вызвать на совет Маш-Касема, решили обсудить второе осложняющее обстоятельство, а именно: как убедительно преподнести эту версию дядюшке Наполеону. Разгорелись споры. Один из родственников сказал:
— Заранее очень прошу меня извинить… Надеюсь, мое предложение вас не обидит, но это, на мой взгляд, единственный выход из положения. Тысячу раз прошу прощения, но все мы, все те, кто в тот вечер присутствовал в доме аги, или, по крайней мере, несколько человек из нас должны поклясться аге памятью Великого Праотца, что подозрительный звук был издан Маш-Касемом.
— Памятью Великого Праотца?!
— Памятью Великого Праотца?!
— Памятью Великого Праотца?!
Двое из родственников едва не упали в обморок. Поднялся неописуемый шум и гвалт. Через несколько минут в комнате повисла мертвая тишина. Все, вытаращив глаза, с негодованием глядели на человека, рискнувшего выступить с таким невероятным предложением.
Великим Праотцом в семье называли деда дядюшки Наполеона, и никто из родственников никогда не осмелился бы поклясться памятью Великого Праотца, даже если бы в разгар лета потребовалось подтвердить, что на улице тепло.
Подумать только! В ту минуту, когда дядюшка Наполеон, не щадя сил, развил бурную деятельность ради спасения священного единства благородного семейства, а Асадолла-мирза пребывал в цепких когтях представителя закона и Азиз ос-Салтане и готов был принести себя в жертву во имя той же высокой цели, какой-то наглец осмелился подобным образом оскорбить память Великого Праотца, ставшего символом этого священного единства! У всех были такие лица, будто сам дух Великого Праотца трубным голосом возопил с того света.