Несчастный, выдвинувший нелепое предложение так растерялся, что не знал, что и сказать. В конце концов при поддержке нескольких родственников, по доброте душевной вошедших в его кошмарное положение, он поклялся всеми святыми, что сказал не «праотца», а просто «отца», имея в виду не деда, а всего лишь папашу дядюшки. После вынесения незадачливому родственнику всеобщего порицания, после пламенных речей, полных осуждения и негодования, а вслед за тем после рассмотрения «контрпредложения» о том, что надо бы слегка удлинить и расширить дарственное водохранилище Маш-Касема, хотя это и сопряжено с дополнительными расходами, наконец было решено вызвать Маш-Касема и поставить— перед ним вопрос ребром.
Шамсали-мирза сначала в трогательной и патетической форме сообщил Маш-Касему, что для спасения великой и знатной семьи от раскола и междоусобиц его решение имеет жизненно важное значение, а затем, глядя ему в глаза, сказал:
— Мы просим вас, господин Маш-Касем, проявить самоотверженность и пойти на жертву! Готовы ли вы помочь нам во имя этой священной цели?
— Э-э—э, зачем мне врать?! До могилы-то… ать… ать… четыре пальца, не больше. Во-первых, скажу, я в этой семье хлеб-соль ем, во-вторых, ага наш, дай ему господь здоровья и благополучия, не раз и не два, а может, все сто раз, спасал меня прямо из когтей Азраила. А в-третьих, мне на жертву идти — дело привычное… Вот помню, однажды в самый разгар битвы при Казеруне одному из наших ребят пуля прямо промеж глаз попала и из затылка вышла… Но он отчаянный был… Я все стараюсь взвалить его на лошадь, чтоб с поля боя вывезти, а он — ни в какую. Ты, говорит, Маш-Касем, брось меня, мне уж недолго осталось. Так разве ж я его бросил?..
Шамсали-мирза нетерпеливо перебил его:
— Господин Маш-Касем, об этом вы расскажете позже… Отвечайте, вы готовы помочь нам в этот критический момент?
Маш-Касем, рассчитывавший, что хоть на сей раз его дослушают, очень обиделся и ответил:
— Конечно. Я вам кругом обязан.
Шамсали-мирза торжественно произнес:
— Господин Маш-Касем, мы уже подготовили почву для решения почти всех спорных вопросов между двумя сторонами. Осталась только одна проблема, а именно — подозрительный звук, раздавшийся в тот вечер на торжестве.
Маш-Касем вдруг рассмеялся:
— Так до сих пор с этим звуком подозрительным и не разобрались? Только подумать, сколько от одного звука разных заковык получилось! — Но, увидев серьезные и насупленные лица членов семейного совета, подавил смех и решительно продолжил: — Будь проклят невежа, кто себе этакое позволил!.. Если б тот нахал чуток последил за собой и честь свою соблюл, не было бы никаких ссор да споров!
— Маш-Касем, я слышал, у вас есть желание построить в деревне Гиясабад, что под Кумом, крытое водохранилище и передать его в дар вашим землякам. Это правда?
— Чего ж мне врать? Я еще с того времени, как младенцем был в четыре пальца ростом, и по сю пору это желание имею, только господь мне на то денег не дал… Гиясабадцы, бедняги, и сейчас еще воду из соленого колодца берут. Да я как раз сегодня подручного инспектора, Практикана этого, расспрашивал, построил кто в Гиясабаде хранилище для воды или нет. Он говорит: как не было, так и…
Дядя Полковник оборвал его:
— Слушай, Маш-Касем, если мы дадим тебе на это денег, ты согласен нам помочь?
— Чего же врать?! Да если, к примеру, прикажете: иди, мол, на край света — ради такого дела пойду!
Шамсали-мирза, поднявшись со стула, сказал:
— Маш-Касем, помощь, о которой мы вас просим, заключается в том, чтобы вы согласились признать, что раздавшийся в тот вечер подозрительный звук происходил из района вашего местонахождения!
— Родом из нашего квартала, что ли?
— Нет, вы не поняли… Вы должны сказать, что этот звук произвели вы… Конечно, неумышленно… случайно…
Маш-Касем вдруг залился краской и в крайнем волнении забормотал:
— Да чтоб я свету белого не видел, чтоб с голоду помер… чтоб хозяина своего, которого больше жизни люблю, собственными руками в саван обрядил — если это я! Вы думаете, для меня честь моя не дорога?! Думаете, значит, я честь свою и вовсе не блюду?!
Шамсали-мирза закричал:
— Хватит, Маш-Касем!.. Неужели не понимаешь? Мы все знаем; что это не ты сделал, но просим тебя пойти на .жертву и сказать, что это был ты, ради того, чтобы кончилась в семье вражда!
— Чтоб я соврал, значит? Соврал, да еще аге моему?! Господи, сохрани и помилуй! Сколько, по-вашему, до могилы-то?
— А ты подумай, подумай! Дарственное водохранилище… водохранилище Маш-Касема… гиясабадцы молиться за тебя будут… На том свете тебе воздастся… Неужто ты не можешь…
Маш-Касем не дал договорить:
— Выходит, я должен себя опозорить, чтоб гиясабадцы хорошую воду пили?.. Да пусть они сто лет без воды сидят!.. Ежели гиясабадцы узнают, что я им эту воду своим позором купил, они сто лет до нее не дотронутся, даже если соленый колодец пересохнет!.. Но я тут кое—что припомнил, думаю, вам поможет…
Все с ожиданием уставились в рот Маш-Касему.
— Ежели помните, в тот вечер между гостями терлась киска… кошечка, стало быть. Барышни Лейли киска-то… Почему бы не решить, что она этот подозрительный звук и сделала?
Вопль Шамсали-мирзы взвился к небесам:
— Что еще за ахинея? Всему есть мера, Маш-Касем! По твоему, мы, солидные люди, пойдем к аге и скажем, что как раз в тот момент, когда ага целился между глаз главарю разбойников, кошка барышни Лейли произвела подозрительный звук?!
В комнате раздались возгласы протеста и смех. Маш-Касем пытался что-то сказать, но никто его не слушал. А я в это время кипел от негодованья. Мне хотелось влепить Маш-Касему увесистый подзатыльник за то, что он осмелился так гадко отозваться о кошке моей Лейли. Я сейчас переживал состояние сродни тому, что охватило родственников при упоминании Великого Праотца.
В конце концов Маш-Касему удалось выкрикнуть сквозь общий шум:
— Позвольте… позвольте… Я вот что скажу… Как про меня такое сказать, так это ничего, а как про кошку — плохо?! Выходит, честь кошки значит больше, чем моя?
— Да при чем здесь честь, дурак! Ну как может такое маленькое животное…
Маш-Касем перебил дядю Полковника:
— И вовсе нет! И вовсе нет! Тут ни при чем — маленькое или большое… Во-первых, все животные такой срам себе позволяют, а во-вторых, зачем мне врать?! Все они, от воробья до коровы — я своими ушами сколько раз слышал — подозрительные звуки производят. А в-третьих, они это не нарочно! Помню, в самый разгар Казерунской битвы я одну змею видел… Так она, бесстыжая тварь, такой подозрительный звук учинила, что даже наш смельчак поручик Голамали-хан — а он к тому же на ухо туговат был — и тот со страху проснулся! А один раз смотрю, два дятла вроде как дерутся и вдруг….
Дядя Полковник истошно завопил:
— Ты когда-нибудь закроешь рот?! Что за чушь! Что за вздор! Да чтоб у тебя на сто лет вперед язык отсох! Пошел вон, болван!
Маш-Касем надулся и, обиженный, ушел.
После его ухода семейный совет сам собой распался. Один за другим участники совещания под разными предлогами разбрелись по домам. В гостиной не осталось никого, кроме дяди Полковника, Шамсали-мирзы и Пури. Я разочарованно и безнадежно бродил по коридору и, не смея себе в том признаться, втайне ждал, что искра озарения вдруг сверкнет в голове дяди Полковника и временно безработного следователя, но, судя по их разговорам, разум их по-прежнему блуждал во тьме.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Я вернулся в сад. Дядюшка Наполеон с озабоченным видом расхаживал по дорожкам, Маш-Касем хладнокровно поливал цветы. Дядюшка так глянул на меня, что я понял: он считает меня соучастником отцовских преступлений. Чтобы обезопасить себя от стрел, летевших из дядюшкиных гневных очей, я отошел подальше.