ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Услышав, что чистильщика обвиняют в краже часов, дядюшка Наполеон ужасно разволновался. Он, видно, никак не решался открыть глаза, губы его тряслись. Маш-Касем с беспокойством спросил:
— Кто начал, ага?
Дядюшка, не открывая глаз, слабым голосом проговорил:
— Все они, волки коварные… Англичане эти… Это их затея.
Маш-Касем на минуту задумался, потом сказал:
— Это что же, они, значит, представить хотят, будто мы Хушанга-чистильщика подстрекали украсть часы у индийского сардара?
— Да нет, ты не понимаешь!.. Тут такие дела, в которых тебе не разобраться, Касем. Политические тонкости для тебя слишком сложны.
— Ей—богу, зачем врать? Ведь до могилы-то… Не из тех я, которые понять не могут. Только, право слово…
Доводы Маш-Касема были прерваны появлением в саду Азиз ос-Салтане:
— Этот тип не пришел еще? Боже, пошли мне смерть. Ага, что это вы так побледнели?
— Ничего, ничего… Настоящий военачальник уметь сносить поражения. По словам Наполеона, полководцу в школе войны следует больше изучать уроки поражений, чем уроки побед.
— Да что случилось-то? Кто вас расстроил? Маш-Касем, кто расстроил агу?
— Ей—богу, зачем врать? Этот чистильщик стащил часы у сардара—индийца. Вот его и забрали…
— Ну, что ты порешь, Касем? — взвился дядюшка. — Вот ведь тупая башка! Ты так поверхностно судишь, оттого что англичан не знаешь.
Тут Маш-Касем оскорбился и даже запротестовал:
— Это я-то не знаю?.. Долгих лет вам жизни, ага, ежели я их не знаю, так кому и знать?.. Да они на моих глазах выросли, можно сказать… Они мне лучше, чем отец с матерью, знакомы! А все схватки и стычки с англичанами, в которых я под вашим руководством участвовал, это, выходит, не в счет?.. В бою под Казеруном, когда ихний сержант с белым флагом пришел на переговоры с вами, кто встречал его? Кто ему сразу выложил, заткнись, мол, больно много чести тебе с господином разговаривать? Кто им наперерез выскочил, словно лев? Англичане крови моей жаждут, а я их, оказывается, не знаю?.. Вот у меня один земляк, прости господи, так он завсегда говорил: «Уж ежели англичаны до тебя доберутся, тут извиняюсь…»
— Довольно, Касем, — заорал дядюшка. — Дай мне подумать, как найти выход.
Азиз ос-Салтане взяла дядюшку под руку:
— Такое возбуждение повредит вашему сердцу, пожалуйста, прошу вас — успокойтесь, вам надо отдохнуть. — С этими словами она повела его к дому.
Но дядюшка вдруг опомнился. Он выпрямился, освободился из рук Азиз ос-Салтане:
— Со мной все в порядке, я не нуждаюсь в вашей помощи. Полководец покидает поле боя на своих ногах. — Тут он повернулся к Маш-Касему:
— Касем, посмотри пойди, если Асадолла дома, скажи, чтобы поскорее пришел сюда. По-моему, он сегодня не ходил, в свое министерство…
После этого твердым и уверенным (как он полагал) шагом он направился к дому. Азиз ос-Салтане в удивлении воззрилась на нас с Маш-Касемом:
— Чтоб мне провалиться, какая муха его укусила? Ему-то что за дело до этих часов и до чистильщика?..
— Ей—богу, зачем врать?.. — не задумываясь, ответил Маш-Касем. — Вы этих англичанов не знаете. Да у аги в доме женщина родит, а англичанам забота новая! Был у меня один земляк…
— Так вы не знаете, в чем дело, тетя Азиз? — прервал я разглагольствования Маш-Касема. — Сосед индиец по злобе на дядюшку, который разрешил чистильщику работать на нашей улице, пошел и оклеветал беднягу. Вот дядюшка и разнервничался. — Потом я поглядел на Маш-Касема: — Маш-Касем, дядюшка, кажется, велел тебе сходить за Асадолла-мирзой?
Маш-Касем подошел к дому, позвал мамашу Билкис, дядюшкину служанку, и послал ее за Асадолла-мирзой. Похоже, что сам он не желал ни на минуту покинуть место событий. Потом он вернулся к Азиз ос-Салтане, которая в ожидании прохаживалась по дорожке.
— Ханум, не посчитайте за дерзость, я только вам доложить хотел: когда мой земляк придет, вы уж оставьте это дело на меня. Я с ним договорюсь. Гиясабадцу лучше знать, как к своим подойти.
— Ах ты, балбес, теперь выходит, что этого вонючего плешака еще и уговаривать надо, чтобы он мою деточку взял? Ну, дочка, чтоб тебе счастья не видать, довела ты меня до черного дня!
— А Гамар-ханум предупредили, чтобы она помолчала чуток?
— Да что с ней без толку разговаривать — она знай себе твердит про кудри черные.
— Ну, и с кудрями сообразим кой—чего. Вы еще этих гиясабадцев не знаете, им стоит только поживу учуять, они ярмо на себя готовы надеть, не то что парик… Это еще что, а вот один раз мой земляк…
Стук в калитку заставил его оборвать свой рассказ. Бросившись ко входу, он торопливо повторил:
— На случай, ежели это он, вы, пожалуйста, не говорите ничего, дозвольте мне…
Маш-Касем приоткрыл дверь, в изумлении отступил и воскликнул:
— Ох, господи! Никак, вы?
— Точно, я самый. Прочь от двери! Молчать!
В грудь Маш-Касема уперлась рука и отшвырнула его в сторону. Мы с Азис ос-Салтане так и приросли к месту: в сад вошел инспектор уголовной полиции Теймур-хан, начальник Практикана Гиясабади, который прошлый раз приходил к нам расследовать дело об исчезновении Дустали-хана. Следом за ним появился Практикан Гиясабади в надвинутой на самые уши старой шляпе. Азиз ос-Салтане невольно проговорила:
— Господин инспектор, вы?!
— Здравствуйте, ханум. Я самый! Вы удивлены — похоже, что вы меня не ждали. Тихо!
— Но почему же… мы не думали… не предполагали, что вас побеспокоят.
— Молчать! Время — деньги! Изложите, что у вас украдено. Отвечайте. Быстро, немедленно, срочно, точно! — выпалил Теймур-хан с такой скоростью, что Азиз ос-Салтане растерялась и даже начала заикаться:
— Я… кое—что… то есть…
— Что вы? Что украли? Говорите. Быстро, немедленно, срочно, точно. Ну? Что?
— Одну вещь… то есть… вещь… часы покойного аги.
— Золотые?
— Ну… конечно… Да, золотые.
— Карманные, с цепочкой? Быстро, немедленно, срочно, точно!
— Да… то есть цепочка… Да, с цепочкой.
— Молчать! Никого не подозреваете? Ну? Тихо!
Маш-Касем был так ошеломлен неожиданным приходом инспектора Теймур-хана, что застыл на месте разинув рот и вытаращив глаза. Инспектор подскочил к нему:
— А тебя как звать? Что?
— Ей—богу, врать… врать…
— А, ты, врать? Признавайся! Быстро, немедленно, точно, срочно!
— Я не врал. Вообще, зачем врать? До могилы-то… А звать меня — ничтожный ваш слуга Маш-Касем.
— Угу, вспомнил. Обвиняемый номер два по преступлению прошлого года. Молчать!
Я хотел ретироваться, но тут же раздался вопль инспектора:
— Стой! Кто разрешил идти? Оставаться здесь!
Маш-Касем обратился было к Практикану Гиясабади с приветствиями и вежливыми расспросами, но инспектор оборвал его:
— Тихо! Хочешь моего помощника задобрить? Зачем? Отвечай! Быстро, точно. Молчать!
Тут он приблизил свою чудовищную физиономию вплотную к Маш-Касему:
— Ладно, господин Маш-Касем, значит, говоришь… Как ваше здоровье?
— Слава господу, благодаренье богу, вашими милостями.
— Ну, посмотрим, посмотрим. Обедали?
Маш-Касем ухмыльнулся:
— Воля ваша, господин, еще и десяти нет…
— Откуда ты знаешь, что десяти нет? — прорычал инспектор. — На часы смотрел? На какие часы? На золотые часы с цепочкой, принадлежавшие покойному аге? Ну? Что? Быстро, немедленно, срочно, точно… Где ты их спрятал? Отвечай живо, срочно! Молчать!
Маш-Касем сначала посмеивался, потом, как бы отвлекая на себя внимание инспектора, проговорил:
— Вы, значит, сказать желаете, что я, прости господи, часы эти…
Тут Азиз ос-Салтане с раздражением прервала его:
— Ну что вздор-то городить? Господин инспектор, это все наши люди, у нас по двадцать — тридцать лет живут. Уж честнее их не бывает. И вообще — кто вас сюда прислал? Мы уговаривались, что придет господин Гиясабади.
В это время дядюшка, видимо, привлеченный шумом, показался в дверях: