— Господин Асадолла-мирза не знают этих англичанов. Да и мы — я и ага, — когда в тридцатом году ихнего начальника захватили, англичанов хорошенько не знали, не ведали, что от них людям бывает… Вот у меня был один…
— Да если бы я только рассказал вам, что я претерпел от англичан! — перебил его дядюшка. — В сражении при Казеруне, когда английский командующий бросил свою саблю к моим ногам, — будто вчера это было! — он сказал: «Браво, вы с тысяча четырнадцатью солдатами одолели несколько английских полков. Это будет вписано золотыми буквами в военную историю». Верите ли, я просто рот разинул: ведь за день до этого я как раз пересчитал своих солдат — их оказалось тысяча четырнадцать человек.
— Тысяча пятнадцать человек, — опять вылез Маш-Касем.
— Что ты мелешь, Касем? Я хорошо помню, английский полковник сказал «тысяча четырнадцать», и надо же было так случиться: нас было именно тысяча четырнадцать.
— Ей-богу, зачем врать? До могилы… Я как сейчас помню…
— Ты заткнешься или нет?..
— Да ведь я же не спорю. Этот англичан правильно сказал «тысячу четырнадцать человек». И вы тоже верно насчитали — тысячу пятнадцать.
— Касем, что ты чушь городишь…
— Да вы мне, прости господи, договорить не даете.. Тот, который лишний, помоги ему бог, Солтан Али-хан был, его как раз в этот день подстрелили.
— Да, да, ты прав. Одним словом, я хочу сказать, что в самый разгар битвы они были так точно осведомлены о численности наших солдат…
Маш-Касем вздохнул:
— Пусть господь воздаст им за тех убитых, святых мучеников за веру… Бедный Солтан Али-хан… А вообще, если бы не ага, я бы сейчас тоже до костей в земле сгнил… Ради меня, недостойного, он, словно лев, бросился под пули, взвалил меня на плечо и вынес с поля боя. Даже, англичаны от удивления остолбенели — что это за герой такой? Я собственными глазами видел, как у агличанов из косых глаз слезы брызнули… Англичаны, они почти все косые. Тут дядюшка кивнул головой и пробормотал:
— Теперь видишь, Касем, как судьба повернулась? Сколько времени они выжидали, пока им снова представится случай! Да, сегодня надо нам воздать близким нашим… — Дядюшку охватило волнение, теперь он почти кричал: — Негодяи! Идите, мстите мне! Что вам нужно от моего бедного несчастного брата?..
— Не надо заранее предполагать самое худшее, — с серьезным видом проговорил Асадолла-мирза. — Пусть они захватили железную дорогу из-за вашего брата — еще неизвестно, сумеют ли они в этой суматохе его отыскать. Да и полковник не ребенок, он не растеряется… — И, чтобы переменить тему, он быстро добавил: — А на свадебный вечер вы намерены приглашать гостей? Близкие родственники все же должны присутствовать.
— Надо бы бракосочетание провести как можно скромнее, без шумихи, — вмешался Дустали-хан.
— Это вызовет еще больший шум, толки пойдут. Все будут говорить: верно, у них что-то неладно, раз решили без всякой огласки свадьбу устроить.
Азиз ос-Салтане отослала Гамар в другую комнату и, когда та вышла, сказала:
— Можно воспользоваться предлогом, что кто-то умер и у нас траур, — поэтому никакого праздника не устраиваем.
— Но кто? Последнее время, слава тебе господи, все члены семейства пребывают в добром здравии.
— Постучи по дереву, Асадолла… Дай бог, чтобы все здоровы были!
— Моменто, а кстати: что это Фаррохлега-ханум говорила про покойничка — кем он нам приходится?
— И не думайте об этом, — заявил дядюшка. — Говоря между нами, к этому поганому покойнику только одна Фаррохлега-ханум и имела отношение, да и то отдаленное. А уж что касается его связей с англичанами…
— В любом случае, кого-то найти надо, — настаивал Асадолла-мирза. — Скажи-ка, Дустали, как поживает твой Дядюшка Мансур ос-Салтане?
— Чтоб у тебя язык отнялся! — завопил во всю мочь Дустали-хан. — Чем тебе насолил мой бедный дядюшка, что ты ему смерти желаешь?
— Моменто, когда это я желал его смерти? Мне просто пришло в голову, что давненько мы не слыхали ничего о дядюшке Мансур ос-Салтане, вот я и спросил, как он себя чувствует. Девяносто пять лет прожил, бог даст, несмотря на все свои болезни легких, почек и желудка еще девяносто пять проживет, чего нам скупиться… И вообще, вы сами виноваты — обидели Фаррохлега-ханум, а ведь она сейчас могла бы нам помочь. Она бы, если надо, из-под земли для нас покойника выкопала.
— О чем вы говорите? — вступил в разговор отец. — Если бы на днях предстояло какое-нибудь траурное собрание или поминки, Фаррохлега-ханум за те несколько минут, которые здесь пробыла, обязательно выложила бы все подробности.
Асадолла-мирза, смеясь, предложил:
— А если попросить мать Практикана Гиясабади, чтобы она в полночь явилась к дядюшке Мансур ос-Салтане? Может, он со страху-то…
Дустали-хан опять завопил, но Азиз ос-Салтане не дала ему разойтись:
— Ну и болваны мы все! Ведь можно сослаться на траур в семье жениха.
Это была прекрасная мысль, что и подтвердили все присутствующие.
В тот вечер мы допоздна дожидались возвращения дяди Полковника и его жены. Когда они наконец появились, вид у дяди был мрачный, жена следовала за ним со слезами на глазах: поезд пришел, но Пури в нем не оказалось.
Дядюшка Наполеон, пытаясь утешить брата, говорил, что они, конечно, не смогли выехать по непредвиденным обстоятельствам, но сам думал совсем по-другому. Утром, когда я увидал Маш-Касема, тот сказал:
— Ага всю ночь до рассвета не ложился, все по комнате ходил… Да и есть от чего расстроиться: наверняка англичаны что-нибудь сотворили с бедным барчуком… Англичаны, ежели на кого поглядят косо, так уж потом до седьмого колена не отвяжутся. Ослепи господь их косые глаза!
— Маш-Касем, а что англичанам делать с таким балбесом и губошлепом?
— Ох, милок, много еще времени пройдет, пока ты насчет англичанов разберешься… Я вот и до сих пор кой-чего не уразумел… Слышь-ка, я тебе расскажу, какая беда приключилась в Гиясабаде с моими сродственниками и земляками… Был у нас один земляк, англичанов честил на все корки, так что ты думаешь: они из лавки его свояка ученика забрали, привязали к лошадиному хвосту, да и уволокли по пустыне неведомо куда… Разве за англичанами усмотришь? Ну, бог не оставит агу — и меня вместе с ним. Да и над вами смилуется, как вы есть родичи аги, его племя, значит.
Дядя Полковник, который с раннего утра отправился на телеграф, возвратился счастливый, с известием, что Пури и Ханбаба-хан, несмотря на то, что взяли билеты, не могли выехать: в поезде не оказалось мест. При первой же возможности они прибудут в Тегеран.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Вечер бракосочетания Гамар, к сожалению, почти не сохранился в моей памяти, так как все мое внимание было поглощено одним неприятным эпизодом. Я помню только, что со стороны невесты присутствовало около двадцати человек, а со стороны жениха, кроме его матери и сестры, пожаловал лишь знаменитый сыщик, инспектор Теймур-хан. Ярче других в воображении моем запечатлелся образ Практикана Гиясабади: в новом, чуть широковатом костюме, который заказала ему Азиз ос-Салтане, и в галстуке бабочкой, собственноручно повязанном Асадолла-мирзой, он выглядел опрятным, чистым и вместе с тем — смешным. Помимо наших близких родственников пришел мясник Ширали с женой, которые прислуживали гостям.
А неприятный эпизод, произошедший в тот вечер, был вот какой. В доме дядюшки Наполеона, где решено было провести церемонию бракосочетания, я лицом к лицу столкнулся с Пури, который приехал накануне вместе с Ханбаба-ханом. Склонив на бок свою лошадиную физиономию, он сидел на ступеньке у входа и, завидев меня, знаком пригласил пройти в сад, прошептав:
— Хочу сказать тебе несколько слов.
Он вытащил из нагрудного кармана сложенную бумажку и, стараясь держать так, чтобы мне не дотянуться, развернул ее. У меня чуть сердце не остановилось: это было письмо, которое я несколько дней назад написал и, вложив в какую-то книгу, передал Лейли. Пришепетывая, Пури спросил:
— С каких это пор наш молодой господин изволил влюбиться?