— Ну не олух ли тот, кто придумал такое! — громогласно заявил Унте, вперив рассерженный взгляд в продавщицу. — Прошу тотчас же продать мне две бутылки водки!
— Ишь какой отыскался! — обиделась молоденькая продавщица. — Ты не очень-то горло дери, все равно его не смочишь.
— Это Гиринис из Дягимай, нашего секретаря брат, — шепотом предупредила свою подругу вторая продавщица. И, заговорщически подмигнув Унте, тихо добавила: — Подойди-ка сюда, поищем то, что ты здесь в воскресенье оставил…
— Я? — осоловело уставился Унте.
— Неужто забыл? Только деньги не заплатил…
— Ну и развелось ловкачей, коза их задери? — взъярился Унте. — Ты мне этот запретный плод продай не как брату секретаря, не по блату, а как простому смертному. Обслужи, а не делай милость. Ясно?
Все в магазине дружно рассмеялись.
— Какой-то придурок! Свинья! Из дурдома сбежал, что ли? — напустилась на него щекастая продавщица, покрываясь красными пятнами.
Двое знакомых мужчин догнали Унте на улице.
— Ты что, Гиринис, зазеленел?
— Нет, покуда только почки пустил. Так сказать, вступление. Три недели в рот не брал, ни капли, а со вчерашнего дня взял — и расцвел.
— И мы вчера крепко поддали. У нас мотоцикл с прицепом. Может, слетаем за кордон, в Лаукуву, и прихватим там маленько?
V
Эти двое моторизованных знакомых были Робертас Марма и Альбертас Гайлюс. Будь Унте трезв, он в их сторону даже не плюнул бы, потому что презирал, но когда бывал под градусом, у него всю неприязнь как ветром сдувало. Поэтому-то и сидел он в коляске, оседлав огромную клетчатую сумку; Марма собирался набить ее бутылками доверху, потому что пора пополнить запасы тайного буфета в бане. Что ни говори, Унте была оказана величайшая честь, хотя Альбертас, ерзавший на заднем сиденье за спиной у Мармы, и не упускал случая поиздеваться над попутчиком.
— Летим, оседлав козла, как ведьмы, — перекрикивал он ветер, угрюмо свистевший над ними. — А могли бы как какие-нибудь паны, не будь ты, Унте, последний дурак: такой брат у тебя, а ты автомобиль у него до сих пор не выцарапал!
— Я не попрошайка, у родни ничего не клянчу.
— Дурак, право слово, дурак…
— Успею к Аврааму и без автомобиля. Вот тебе машина нужна, в ненастье на мотоцикле девок не очень-то покатаешь. Другое дело, когда спальня на колесах.
— Будут у меня и колеса! — выкрикнул Альбертас. — За меня не волнуйся. Прижму отца как следует, и будут. Увидишь, через год в это же самое время на «Волге» летать буду. Ты, посинев от холода, — на своем козле, а я как китайский мандарин — на автомобиле.
— Мандарин из своего папаши, может, и выжмешь, только не машину, — отрезал Унте, испытывая большое удовольствие оттого, что подкузьмил Гайлюса-младшего.
— Выжму и машину, вот увидишь! Даю честное слово! — Альбертас так распалился, стал так метаться на сиденье, что вмешался Марма («Не дури, перевернемся, черт бы тебя побрал!»). — У меня тоже терпенье не железное. Ежели старик и дальше меня за нос водить будет, схвачу за горло, не посмотрю, что отец… Я из него двадцать тысяч быстро вытряхну!
— Навряд ли…
— Честное слово, клянусь богом! Увидишь!
— Ты бы поосторожней с такими заявлениями… — отозвался Марма.
Но Альбертас упрямо гнул свое: хоть и через труп отца, но заберется в машину! Такой уж он: горячая голова; когда распалится — не считается со словами, может запросто осуществить свои угрозы, особенно в сильном опьянении, когда водка туманит разум. Альбертас был так захвачен мыслями об автомобиле, что в тот день (а может, и назавтра или еще позже, Унте хорошо не помнит) не раз затевал разговор о нем, всячески понося отца. Но разве пьяного разберешь? Чепуху нес, наговорил с три короба. Потом они куда-то поехали, с кем-то пили. В какой-то вязкой мгле тонули лица Альбертаса и Мармы. Потом снова возникли. Обклеенные обоями стены, цветочные вазочки на подоконниках… Широкозадая женщина у газовой плитки… потрескивание сковороды… терпкие запахи жареного… Унте чихал под одобрительные клики широкоскулого старика (если только это ему не приснилось), а Робертас Марма тремя пальцами брал квашеную капусту, время от времени противно икая, и просил прощения за свое хамство, ибо, когда сильно поддавал (что с ним случалось довольно редко), становился удивительно ласковым и вежливым. Но таким вежливым и пьяным, как на сей раз, Унте его вообще не видел. Не видел и таким откровенным: всю грязь, всю муть перед ним излил… Нет, Робертас Марма был совсем не похож на того человека, какого они до сих пор знали. Когда на третий или четвертый день вконец умаявшийся Унте, будучи не в состоянии остановиться и все оборвать, зашел к банщику, тот валялся на софе, несчастный, печальный, готовый от стыда сквозь землю провалиться.